Третья половина жизни
Шрифт:
В книге цитировались стихи Эдика, посвященные Алтуняну:
Когда развеется туман
И ветры вешние подуют
И «враг народа» Алтунян
Свои стихи опубликует, —
У Бурмистровича Ильи —
Такого же «врага народа»,
Давным-давно в кругу семьи
Жующего мацу свободы,
При виде генриховых книг
Гримасою пренебреженья
Лицо перекосится в миг
Или позднее на мгновенье,
И скажет он жене:– Обман,
Невежество! Абсурд! Халтура!
Подумать только, – Алтунян —
И тоже прет
«Мне нравились его стихи, стихи профессионала, – пишет Алтунян. – Помню, он рассказывал, что незадолго до ареста получил премию журнала «Сельская молодежь» за детские стихи «О двух пингвинах». А попал Эдуард в зону за неуплату алиментов, получив смехотворный срок – полгода. В зоне он был всегда несколько месяцев, так что мое литературное образование нельзя считать даже начальным. На самом же деле он просто повздорил с одним из партийных секретарей, которые, как известно, в своем районе, городе, области или крае всегда были вершиной власти, а алименты – просто повод, зацепка. Спустя много лет Борис Чичибабин познакомил меня с прекрасным писателем Феликсом Кривиным, который только что приехал из Норильска. Он рассказал, что Нонин по-прежнему в Норильске. Больше я о нем ничего не слышал».
Эдик по-прежнему был в Норильске и нисколько не изменил своему образу жизни:
Какое дело вам, как, дервиш и бездельник,
Я плачу и смеюсь, где ем, где пью и сплю,
Что не было и нет в моих карманах денег,
Что женщина ушла, которую люблю?..
Бывшая жена уже не приставала к нему с алиментами, махнула рукой. Новая (подарившая ему сына) и не возникала. В один из приездов в Норильск я предложил:
– Приезжай, Эдик, ко мне. Дом большой, места хватит. Пиши стихи и ни о чем не думай, как-нибудь прокормлю.
Незадолго до этого я купил под Москвой дом и, как в свое время Чехов, настойчиво созывал друзей в гости.
Он согласился. Из этой затеи ничего не вышло. Полгода он прожил у меня и написал всего шесть коротеньких стихов. Однажды признался:
– Не пишется. Знаю, что писать должен, потому писать не могу. Всегда мечтал, чтобы ничего не мешало. Оказывается, нужно, чтобы мешало. Не свобода нужна, а мечта о свободе.
Он вернулся домой, устроился смотрителем на газопроводе в тундре на трассе «Мессояха – Норильск». Вот эта работа была по нему: всего раз в месяц нужно утром встать и дойти до вахтового автобуса. А потом уже все делалось само собой: местный аэропорт «Валёк», вертолет до точки, а там сам себе хозяин – пять раз в день снимай показания приборов, а в остальное время пиши стихи. Он много тогда написал. Словно чувствовал, что недолго ему осталось. Одно из последних его стихотворений называлось «Сыну»:
Но пока звучит над головою
Еле слышная моя строка,
Мальчик мой, я буду жить с тобою,
Будто не ушедший на века.
Эдик Нонин умер от рака. В Норильске нет долгожителей. После его смерти жена увезла его сына в Израиль. Говорят, там живут дольше.
Я сказал, что за полгода у меня Эдик написал шесть коротких стихов. Вот один из них:
В окружении волос
Лик пи*ды страшней бандита.
Когда же волосы обриты,
То жалко бедную до слез.
История, которую он мне рассказал, относилась к тому времени, когда он недолго работал экспедитором в Управлении торговли. Сопровождал куриные яйца, которые возили на пассажирских самолётах из Москвы в Норильск. Работа была очень нервная, только и следи, чтобы ящик-другой не спёрли. А спереть норовили все – грузчики в аэропортах, заправщики, механики.
– На мой груз смотрели, как на дичь, – говорил он. – И очень расстраивались, когда она ускользала.
Однажды зимой «Ту-104», набитый ящиками с яйцами, из-за непогоды посадили в Воркуте. Норильск не принимал больше суток. Местное начальство, узнав, какой груз стоит в аэропорту, очень возбудилось, яйца в Воркуту завозили только по большим праздникам. Подступили к экспедитору:
– Продай!
– Не имею права.
– Поморозишь яйцо, посадят.
– Не поморожу, погоду вот-вот дадут.
– А мы не выпустим борт. И что?
– Как это не выпустите?
– А так. Не выпустим, и всё.
– Не имеете права!
– Потом будешь на нас жаловаться. Из тюрьмы.
– Ладно, – сдался Эдик. – Если Норильск разрешит, продам. Почём возьмёте?
– По девяносто копеек.
– Да вы что? Яйцо диетическое, в Москве по рубль тридцать, а в Норильске по два двадцать. По два двадцать продам.
– По рубль тридцать возьмём. А за два двадцать не получится. Нет у нас таких цен. А нам тоже неохота в тюрьму.
– Мне нужно позвонить в Норильск, – заявил Нонин.
– Позвони, – согласилось начальство. – Объясни ситуацию. Или отдадут по рубль тридцать, или все яйца померзнут, их потом только на помойку.
Эдик ещё раньше пытался позвонить в Норильск, но связи ему не давали. Теперь дали.
Трубку взял кто-то из Управления торговли. Нонин объяснил: есть возможность продать весь груз по рубль тридцать. Иначе борт не выпустят, все яйца помёрзнут.
– Кому продать? – спросили из Норильска.
– Местной торговле.
– А по два двадцать не возьмут?
– Говорят, не имеют права.
– Тогда пошли их в жопу.
– Но весь груз пропадёт!
– Да и хер с ним, пусть пропадает. А если отдашь по рубль тридцать, разницу заплатишь из своего кармана.
– Да столько денег я за год не заработаю!
– Значит, сядешь. Всё, разговор окончен.
В мембране зазвучали гудки отбоя.
– Слышали? – спросил Эдик, положив трубку.
– Слышали, – ответило начальство. – Ну и жлобы там у вас в Норильске! Пусть пропадает. Никакого уважения к человеческому труду!
Кончилась эта история хорошо. Погоду дали, борт выпустили, яйца не успели замёрзнуть.
В этом сюжете просматривалась динамичная драматургия. Это хорошо. Но это единственное, что было хорошо. Остальное никуда не годилось. Голодная Воркута, жуликоватое местное начальство. Да и норильская торговля выглядела не лучшим образом. На ЦТ это ни за что не пройдёт.