Третья причина (сборник)
Шрифт:
— А так, — жёстко сказал Джунгарский. — Рабочий на заводе, скажем, получает 5 рублей в день, а если бастует, то ему дают 10. Если вышел на демонстрацию, уже 20, а если кто-то из них согласится пульнуть из браунинга в полицейского, то такому архаровцу отвалят чуть ли не сотенный билет, вот так-то…
— Мне кажется, это не совсем так, — резко возразил Иртеньев. — Эсеровские боевики — люди совсем другого толка…
— Абсолютно верно, — Джунгарский неожиданно согласился с Иртеньевым. — Но это-то как раз и подтверждает, что за так называемым народным возмущением стоят совсем
Фраза, сказанная жандармом, странным образом повернула мысли Иртеньева совсем в другую сторону, и он медленно произнёс:
— Но если вы правы, то всё, что произошло со 2 й эскадрой, можно истолковать по-иному?
— Думаю да, — покачал головой Джунгарский и после некоторого раздумья добавил: — И, признаться, ваш вывод о цусимских снарядах интересен именно в этом плане, поскольку, как я выяснил, перед походом влажность пироксилина в них изменили с десяти до тридцати процентов…
Столь резкий переход от технических проблем совсем в иную плоскость сначала показался Иртеньеву нереальным. В его голове просто не укладывалась мысль о столь преднамеренном действии, сводившем на нет всю боевую мощь эскадры. Полковник сглотнул слюну и слегка прерывающимся голосом спросил:
— Надеюсь, вы всё это проверите?
— Вне всякого сомнения… [46]
— Тогда у меня только один вопрос, — Иртеньев, не зная, стоит ли говорить, на момент умолк, но потом всё же закончил: — Скажите, некий «профессор Серебрянский» вам известен?
Лицо Джунгарского мгновенно переменилось, и он так же хрипло, как за какую-то секунду до этого Иртеньев, уточнил:
— Серебрянский?.. Откуда он вам известен?
— Из Красноярска, — Иртеньев как-то не обратил внимания на взволнованность Джунгарского. — Тамошние «товарищи» пытались меня прощупать, ну а я тряхнул стариной и вспомнил, как выходил на перехват «Сидигейро»…
46
Царское правительство скрыло все полученные результаты.
— Значит, анархистом представились?.. — Джунгарский уже взял себя в руки и, пряча недавнюю растерянность, усмехнулся.
— Да вроде того. — Иртеньев, видя явную заинтересованность Джунгарского, постарался вспомнить детали. — Правда, я больше слушал, а сам разговор вёл якобы как социалист.
— И каковы результаты? — оживился Джунгарский.
— Странные. Подозреваю, что они и сами не знают, чего хотят.
Жандарм хмыкнул.
— Такие, как Серебрянский, любой ценой хотят власти и увлекают за собой прекраснодушное дурачьё, которое, к сожалению, есть везде…
— Значит, этот профессор вам хорошо известен? — уточнил Иртеньев.
— Конечно. И вот о нём я хотел бы поговорить подробнее…
Джунгарский порывисто встал, обошёл вокруг стола и, вытащив из ящика папку, положил её перед собой…
На Петербург опускались ранние сумерки. Со стороны залива налетал сырой порывистый ветер, и снег, падавший хлопьями, кружился в воздухе. Повернув голову, Иртеньев сквозь белёсую муть видел светлые пятна, окружавшие уже зажжённые керосиновые фонари и чётко очерченные прямоугольники окон, за которыми горели лампы.
Время от времени полковник, пряча лицо от ветра, пытался смотреть вперёд, и тогда ему уличную перспективу целиком закрывал туго набитый ватой казакин сидевшего прямо перед ним извозчика.
Изящные санки, запряжённые рысаком, легко скользили по образовавшейся наледи, и только там, где из-под снега проступал оголённый край булыги, железные подрезы издавали неприятный металлический визг.
Иртеньев, взявший извозчика прямо на Невском, давно проехал центр города, и сплошная шпалера Петербургских зданий постепенно сменилась отдельно стоящими домиками, где только некоторые окна тускло светились, а за тёмными стёклами других порой можно было заметить лишь жёлтый огонёк лампадки.
В общем-то, ехать сюда, в район Стрельнинских дач, у Иртеньева особой нужды не было, да, признаться, до беседы с Джунгарским, он сюда и не собирался. Однако то, что полковник услыхал от жандарма, заставило его в корне переменить планы.
Во-первых, как оказалось, «профессор Серебрянский» сам родом откуда-то из Привислянского края, он вовсе никакой не профессор, а, как выразился Джунгарский, «завзятый революционер». К тому же в данный момент этот субъект, чего-то выжидая, тщательно скрывался.
При этом, к удивлению Иртеньева, главной причиной конспирации оказалась не боязнь суда и ссылки, откуда не сбегал только ленивый, а возможный интерес его сотоварищей к отпущенным суммам, львиная часть которых, по сведениям Джунгарского, осела в карманах самого «профессора».
Когда же Иртеньев выразил удивлению, что Джунгарский, зная, кто этот «профессор» и даже имея к нему конспиративные подходы, ничего не предпринимает, жандарм прозрачно намекнул, что безопасность его людей, внедрённых в организацию, гораздо важнее этого, с позволения сказать, «революционера».
К тому же, аккуратно занося в свою папочку всё, что мог сообщить по этому делу Иртеньев, Джунгарский со странным пренебрежением высказал мысль, что хотя «профессор» и прячется по такому-то адресу, но, скорей всего, соратники Серебрянского весьма скоро разберутся с ним по-свойски…
В наступивших сумерках глазеть по сторонам удовольствия не было, и полковник, уткнув подбородок в воротник, задумался. По правде говоря, его самого удивляло странное желание во что бы то ни стало увидеть этого «высокопоставленного революционера».
Иртеньев, наверное, просто не отдавал себе отчёта, но где-то в глубине сознания у него гвоздём засела обида и возмущение. Он всё ещё не мог допустить даже мысленно, что тут, в России, кто-то неизвестный спокойно отдаёт приказ, и его, полковника, буквально вышвыривают из вагона.
Впрочем, одно Иртеньев решил для себя твёрдо. Он, пользуясь полученным в Красноярске паролем, встретится с Серебрянским и, разузнав всё, что удастся, сдаст сведения Джунгарскому, а сам, нигде не задерживаясь, отправится наконец-то домой.