Тревоги любви
Шрифт:
— Черт побери, — любезно прервал его сэр Перси, — как вы удивительно владеете английским языком! Если бы я наполовину так хорошо владел французским!
В эту минуту Маргарита медленно, как автомат, поднялась со своего места, чувствуя, что не в силах больше выдержать.
— Кажется, наш разговор немного утомил вас, — с вежливым поклоном произнес сэр Перси. — Будьте так добры, месье, прикажите проводить миледи в ее комнату.
— Перси! — невольно воскликнула Маргарита, и в этом скорбном призыве выразилось все, что она выстрадала в последнее время.
На губах Шовелена промелькнула довольная улыбка. Блейкни быстро сделал шаг назад, и это движение привело Маргариту в себя. Устыдившись, что на минуту выдала свои чувства, она гордо подняла голову и с нескрываемым презрением взглянула на своего непримиримого врага. Сэр Перси позвонил в стоявший на столе колокольчик.
— Простите за самовольство, — вежливо произнес он, — но миледи слишком утомлена и нуждается в отдыхе.
Маргарита бросила ему благодарный взгляд и, проходя к двери в сопровождении солдата, протянула мужу холодную как лед руку. Перси поцеловал ее, низко склонившись перед женой. Только теперь почувствовала она, как дрожала эта красивая аристократическая рука.
Как только Маргарита скрылась за дверью, сэр Перси обратился к Шовелену:
— Что вы хотели еще сказать?
— Мне больше нечего говорить, — отозвался Шовелен. — Мои условия вам вполне ясны, не так ли? Если письмо не будет написано, вашей жене предстоит долгое, унизительное заключение в Тампле и как счастливый исход — гильотина. Я прибавил бы то же самое и для вас, но, должен отдать вам справедливость, вы об этом вовсе не заботитесь.
— Вы ошибаетесь — это меня очень интересует. Я вовсе не желаю кончить жизнь под ножом гильотины; Скверная, неудобная вещь — ваша проклятая гильотина! Мне говорили, что волосы стрижет неумелый цирюльник! Брр!.. А мысль о национальном празднестве мне очень нравится. Кстати, к какому времени должно быть готово мое письмо?
— Когда вам будет угодно, сэр Перси.
— «Мечта» должна сняться с якоря в восемь часов. Вам удобно будет получить письмо за час до этого?
— Разумеется, сэр Перси, если вы пожелаете воспользоваться моим гостеприимством в этом неудобном помещении до завтрашнего вечера.
— Благодарю вас!
— Должен ли я понять, что вы…
— Что я принимаю ваши условия, любезный? — ответил Блейкни, звонко смеясь. — Черт возьми, говорят вам — я согласен! Я напишу и подпишу письмо, а вы позаботьтесь, чтобы паспорта и деньги были готовы. В семь часов, вы сказали? Чему вы изумляетесь, любезный? А теперь, ради всех демонов ада, дайте мне ужин и постель, признаюсь, я чертовски устал!
Сэр Перси без дальнейших разговоров позвонил, продолжая громко смеяться, затем его смех внезапно перешел в страшную зевоту, и, бросившись на стул и вытянув свои длинные ноги, он положил руки в карманы, после чего через минуту уже крепко спал.
Глава 11
На улицах Булони собирались толпы недовольного, угрюмого народа. Прокламация была прочтена как раз в то время, когда мужчины покидали таверны, намереваясь идти по домам. Принесенные ими известия произвели удручающее впечатление. О сне никто и не думал. В каждой семье дрожали за жизнь того, кто заботился о ее питании. Сопротивление жестокому приказу было бы бесполезно, да об этом и не подумал никто из смиренных, невежественных рыбаков, изнуренных вечной борьбой за существование. Кроме того, отовсюду доходили слухи о жестоком подавлении всякого сопротивления правительственной власти, и никто из жителей Булони не решился бы поднять голос против варварского наказания за неудачу правительственных чиновников.
Однако все мужское население отправилось к форту Гайоль убедиться, что за заложницей учрежден надежный надзор. Внутри здания все было темно, только одно окно было освещено, и из него слышался чей-то веселый голос, говоривший на непонятном языке, похожем на английский. На дубовых воротах, ведущих на тюремный двор, была прибита прокламация, тускло освещаемая соседним фонарем.
Против этих ворот и остановились пришедшие и простояли всю ночь, не надеясь на приставленных от города часовых. Перед рассветом пошел частый дождь, до костей вымочивший добровольных сторожей, но они не обращали на него внимания, будучи заняты мыслью: «Нельзя спать, а то узница сбежит».
Вдруг тяжелые ворота отворились, и из тюремного двора вышли несколько солдат, все рослые и сильные как на подбор, и прошли мимо часового, который отдал им честь. Они окружали какого-то худощавого человека во всем черном, с трехцветным шарфом на поясе.
— Кто это? — шепотом спросил кто-то.
— Это тот человек, которого прислали из Парижа, — ответил старшина рыбаков, — друг Робеспьера, его сам губернатор должен слушаться.
— Что делают здесь эти люди? — спросил Шовелен, проходя мимо собравшихся булонцев.
— Они сторожат, чтобы женщина не сбежала, гражданин, — ответил тот, к кому Шовелен обратился с вопросом.
Этот ответ заставил Шовелена самодовольно улыбнуться.
Когда он со своей стражей удалился, толпа продолжила напряженно следить за зданием тюрьмы. На старой башне Беффруа пробила полночь, последний свет в башне погас, и все погрузилось в глубокий мрак.
За немногими исключениями в эту ночь никто не ложился спать: мужчины сторожили у тюрьмы, а женщины, сидя дома, с тревогой прислушивались к каждому звуку, нарушавшему тишину.
Под утро Огюст Моле, городской глашатай, с колокольчиком в руках стал ходить по улицам в сопровождении двух солдат, крича:
— Граждане Булони, просыпайтесь! Просыпайтесь и слушайте! Правительство повелело, чтобы сегодня был день всеобщего веселья и радости! Нечего бояться, что женщина убежит из тюрьмы. Вчера вечером сам Алый Первоцвет был заключен в тюрьму.
— Кто это — Алый Первоцвет? — спросил кто-то.
— Английский шпион, друг аристократов, — пояснил Огюст. — И Комитет общественного спасения так рад этому, что объявляет прощение всем заключенным в тюрьмах жителям Булони, помилование всем приговоренным к смерти уроженцам Булони и разрешает всем желающим покинуть город и отправиться куда кому угодно, без паспортов и каких бы то ни было формальностей!
Объявление было встречено молчанием, никому не верилось в такое счастье, особенно так скоро после предыдущего жестокого приказа.
Затем Огюст Моле объявил об упразднении Бога, который, как аристократ и тиран, должен быть низложен, и напомнил о том, что народ должен быть благодарен Робеспьеру, приславшему из Парижа такой милостивый приказ.
Прокричав «ура» гражданину Робеспьеру и Французской республике, граждане, забыв недавние тревоги, тут же начали составлять план праздника с костюмированными процессиями, музыкой и танцами.