Тревожная служба. Сборник рассказов
Шрифт:
Саратов перечислял все, что требовалось для скромного домашнего хозяйства, а бургомистр между тем внимательно изучал тех, о ком так заботился советский офицер. Вернер проследил за взглядом бургомистра, который скользнул и по изношенным платьицам девочек, и по замызганным брюкам, из которых мальчик давно вырос.
Внимательно все выслушав, бургомистр ответил:
— Я понимаю, господин капитан, но где я найду такую комнату? Жители города сами в стесненных условиях, кроме того... — И пошли всякие отговорки.
«Он ничего не хочет сделать
— Хватит! — прервал бургомистра капитан. — Я сказал, что нужно сделать. И рассматривайте это как приказ советских оккупационных властей!
Человек-за письменным столом попытался опять что-то возразить, но Саратов встал и, не спеша оглядев комнату, сказал:
— Да, устроились вы здесь неплохо. Если к завтрашнему утру мой приказ не будет выполнен, дети поселятся в вашем кабинете, — и вышел вместе с детьми.
Солнце уже поднялось высоко и вовсю пригревало. Дело шло к полудню. Вернер вспомнил, что батальонный повар сказал им: «Не опаздывайте. Сегодня будет что-то вкусное...» Повар был самым старшим по возрасту в батальоне и искренне полюбил детей. Он всегда откладывал для них кусочки получше.
Однако Саратов совсем не собирался возвращаться в фольварк. Он хотел получше ознакомиться с городом, судьбу которого вручили ему.
Он медленно шел по улицам и переулкам, иногда останавливался, приглядываясь к прохожим, ощупывая взглядом витрины магазинов. Казалось, он что-то искал.
Наконец они остановились у магазина, в небольшой витрине которого были выставлены детские вещи.
— Ой, дядя Миша! Какое красивое платье! — восхищенно воскликнула Рената. — Вон то, с белым бантом...
— Давайте-ка посмотрим поближе, — сказал Саратов.
Они вошли в магазин. Пожилая женщина за прилавком робко спросила!
— Чем могу служить?
Ее немало удивило, когда советский офицер объяснил, что он хочет. На прилавке появились детские рубашонки, штанишки, чулки, носовые платки.
Капитан быстро рассортировал вещи, стал прикладывать их к плечам детей, проверять размеры. На прилавке выросли две кучи одежды — одна побольше, другая поменьше. Меньшую капитан отодвинул в сторону и, показав на большую, сказал:
— Это я беру и еще платье с белым бантом, которое на витрине.
Саратов протянул женщине за прилавком крупную купюру.
— Но, господин офицер, — испуганно пролепетала женщина, — мне нужны талоны, иначе...
Саратов не понял и обернулся к Вернеру. Мальчик объяснил:
— Дядя Миша, если покупают что-нибудь из одежды, нужно кроме денег дать талоны из промтоварной карточки или ордер.
Саратов понял. Сначала он немного смутился, но вдруг его лицо просветлело, и, попросив бумагу и карандаш, он написал: «Я, военный комендант города, капитан Советской Армии Михаил Саратов, настоящим удостоверяю, что купил для... — здесь он на мгновение запнулся, — моих детей пять рубашек, восемь пар чулок...» В конце он расписался и указал адрес. Хозяйку магазина это вполне удовлетворило.
В тот вечер Вернер долго не мог заснуть. Он мысленно видел большую кучу белья, платье с белым бантом и свои новые брюки. Он вспоминал, как капитан протягивал женщине деньги и как писал расписку, с чего это все началось. А началось это с большого куска солдатского хлеба. Вспомнил Вернер, как он рассказал все Саратову. Вспомнил и долгий путь с советскими солдатами, которые постоянно заботились о них, немецких детях. Мальчика мучил вопрос: почему Саратов все это для них делал, почему этот советский капитан, работавший до войны учителем немецкого языка в Ленинграде, проявил такую отеческую заботу о нем, Вернере, и его сестренках? Днем, когда они заходили к бургомистру, Вернер тоже мысленно спрашивал себя: почему Саратов ищет для них комнату?
Вернер пытался разгадать причину такой доброты советского офицера. Мальчик долго не смыкал глаз. Ему многое было непонятно. Он впервые в жизни осознал, что такое человечность. Ведь до сих пор он слышал только щелкавшую над ухом нагайку управляющего имением, где Вернер трудился изо всех своих мальчишеских сил, угрожающие крики да понукания. И в нем еще жил страх...
Утром Вернер встал с трудом.
— Эй, соня! А ну-ка вставай быстрее! Сестренки уже отправились гулять.
Саратов стащил с Вернера одеяло и затеял шутливую возню. Затем вытащил его во двор и устроил ему холодный душ.
После завтрака солдаты привели двух лошадей.
— А ну, Вернер, попробуй-ка!
Не успел Вернер опомниться, как с помощью Саратова очутился в седле.
Перед бургомистратом они остановились.
— Побудь с лошадьми, Вернер!
Саратов вернулся быстро. Рядом с ним семенил бургомистр. Они прошли несколько кварталов и остановились возле покосившегося старого дома, который не упал, наверное, только потому, что опирался на стену древней кирхи. В доме никто не жил. Вокруг пахло гнилью, отчего во рту сразу появился противный сладковатый привкус.
Спотыкаясь, бургомистр поднялся по шаткой лестнице на второй этаж, и они очутились в помещении, похожем скорее на грязный сарай, чем на жилую комнату, хотя здесь и было уже кое-что расставлено из того, что накануне потребовал Саратов.
Вернер задохнулся от возмущения. Неужели он с сестренками будет жить здесь? Мальчик пытался сдержать слезы, но ему это не удалось. Будто сквозь туман, он видел старый комод, топчаны перед окнами, забитыми листами картона, и железную кривую печь посреди комнаты. Он где-то уже видел такую печь. Но где? И прошлое вновь возникло перед его глазами. Вернер услышал шаркающие шаги на трухлявой лестнице, увидел сгорбленные фигуры людей, смертельно уставших после тяжелой работы на полях, даже почувствовал запах супа из гнилой свеклы. Только сейчас в его ушах звучали не крики управляющего, а смиренные заверения бургомистра: «Все будет приведено в порядок, так трудно...»