Тревожные будни
Шрифт:
— Прижало тебя?
Водитель спросил таким обыденным голосом, будто всякий раз на этом месте переворачивался с грузом и ему это уже прискучило.
— Парней побьет, — промычал Мокеев.
— Каких парней? — удивился водитель. — Проспал ты, сошли они давно, парни, пусто там...
Когда они выбрались через левую дверцу, в кузове и вправду было пусто. Камень выкатился и россыпью лежал на мокрой глине. И был даже какой-то свой порядок в этой картине. Во всяком случае, нечто подобное Мокеев видел не раз на снимках ГАИ и сам не раз нечто подобное фотографировал,
К ним спешили люди в сапогах и широких дождевиках, и Мокеев только сейчас увидел, что они с водителем стоят под дождем в одних трусах. И полез в кабину сверху, через левую дверь, за штанами и рубахой.
Самосвал довольно быстро поставили на ровный киль — народ сбежался резво. Дождь прошумел и ушел дальше. Водитель вывел машину на дорогу, развернул кормой к месту происшествия, и ему быстренько, руками, набросали камень обратно. Мокеев и подивился, и порадовался такому порядку вещей: местные условия.
До поселка, указанного на отцовском конверте, оставалось им теперь немного. Чаю попили, попереживали вслух и двинулись. Если до переворота они почти не говорили с водителем, да Мокеев еще спал в дороге, то теперь говорили не переставая. Рассказали, кто где служил, кто на ком женат и сколько детей у каждого. И про оклады поделились. И про условия снабжения. И про всякий дефицит. И про «Запорожец», и про новые «Жигули» перекинулись.
Но все же Мокеев не стал открываться водителю, зачем в такую даль приехал. Водитель вокруг да около этой темы походил, но допытываться не стал. Начал рассказывать что-то про соседа, и выходило так, что рассказывает он про отца. По возрасту выходило, по имени. Мокеев молча волновался и вроде бы из вежливости задавал вопросы: женат ли тот сосед, почему водитель по имени его зовет, без отчества, и всякое такое.
Водитель отвечал охотно. И выходило по его рассказу, что сосед должен идти по возрасту на пенсию, что мужик он толковый и правильный, что живет он малой семьей, женат, но не завязались дети, что уроженец он чужой, нездешний, но после войны тут осел. И все здешние его своим считают. Еще выходило, что обижен сосед на порядки и собирает стаж письмами с прежних мест работы и жительства, хотя, конечно, война прошла, какие теперь свидетели — пустое дело искать, только расстраиваться! А стажу не хватает, и он, водитель, сам не так давно письмо соседское отвозил в район, чтобы быстрее дошло.
— А как фамилия твоему соседу? — спросил Мокеев. — Ты так о нем рассказываешь — мне даже фамилия интересна стала: забавный, видать, человек...
— Забавный, — согласился водитель. — А фамилия у него самая обыкновенная — Мокеев. Мокеев Василий.
— Надо взглянуть на твоего Мокеева, — сказал еще Мокеев, чувствуя, как колотится сердце, и только сейчас, кажется, по-настоящему испугавшись случившегося: ведь мог и не доехать! — Ты мне покажи его, как приедем.
— А чего ж, покажу. Завтра с утра познакомлю. Надо чего заказать — пожалуйста, можешь с ним без церемоний. И сапоги стачать, и валенки
И Мокееву ужасно как захотелось, чтобы все вышло без обмана, чтобы отец оказался отцом, чтобы узнал себя на карточках, и мать чтоб узнал, и чтоб его, Николая, своего старшего, узнал бы в пацане, который на ступеньках сидит, наголо стриженный, с деревянной саблей в руке. И еще вспомнил Мокеев про отца. Мать рассказывала: отец минуты без дела не сидел, что стрясется — сейчас починит, отладит, зашьет, приколотит...
Отец... Должен быть он!
— Зачем же с утра, — сказал он водителю. — Как приедем, сразу и покажи мне твоего Мокеева.
Водитель посмотрел на Мокеева, покачал головой:
— Странный ты парень — всю дорогу молчал, теперь тебе Мокеева подавай на ночь глядя... Темнишь ты что-то...
— Да чего темнить, — сказал Мокеев. — С интересным человеком почему не встретиться.
Водитель промолчал, не ответил, да и Мокеев сам понял, что слова прозвучали фальшиво. И его интерес к соседу Мокееву сразу прояснился, и водитель, наверное, не забыл, как младший лейтенант в райцентре сказал: «Наш человек...»
Впрочем, никаких вопросов водитель больше не задавал. Когда они приехали, и вышли наконец из кабины, и попили холодного квасу, водитель не стал рассуждать, вывел из сарая «ижа» с коляской и, бросив Мокееву! «Я скоро!» — укатил. Предварительно он переговорил о женой, выяснил, что соседи где-то на другом конце поселка, у тех-то или у того-то...
Начинало темнеть. Хозяйка угощала Мокеева, пододвигая к нему тарелки, но ему кусок в горло не лез, и сердце колотилось вслух, и все было странно Мокееву в эти минуты: и этот поселок, и длинная дорога, и удачное опрокидывание, и этот прохладный дом, и ясное высокое небо, теряющее окраску.
...«Иж» развернулся у штакетника. Водитель привез своих соседей, которыми так вдруг заинтересовался случайный пассажир. На багажнике сидел мужчина, Мокеев даже лица не смог различить — то ли боялся присматриваться, то ли волновался до потери фокусировки... В коляске сидела женщина, Мокееву незнакомая.
Он поймал себя на этом — женщина незнакомая. А мужчина, значит, знакомый? Как же так? Он еще и не рассмотрел лица, еще ничего толком не понял и походки не видел — ничего не видел, слова от него не слышал, а узнал...
Узнал ли?..
Человек слез с багажника, попытался всмотреться в Мокеева из-за штакетника. Водитель кивнул ему на калитку, и Мокеев-старший вошел.
Он шел к крыльцу не торопясь, очень спокойно шел, привычно ступая по этой земле, и Мокеев-младший вдруг увидел, каким будет Мишка, когда состарится и доживет до отцовых лет. Все было знакомо, все было Мишкино, то есть наоборот — в Мишке все было отцово...
Мокеев чуть было не сказал: «Здорово, батя». Те самые слова, которые он, пока летел и ехал, сколько раз повторял, представляя себе встречу!