Тревожные будни
Шрифт:
Лицо участкового покрывается капельками пота. Он отирает лоб платком... И вдруг чаша стадиона начинает покачиваться в его глазах, затем она плавно набирает скорость, переворачивается — и свет меркнет...
Безлюдная аллея недалеко от стадиона. По ней идут трое, вернее, двое ведут третьего, который не в силах даже передвигать ноги. Они посадили его под кустом, но он беспомощно повалился на спину. Двое обнялись и, покачиваясь, побрели прочь. А третий так и остался на траве с раскинутыми в стороны руками.
Поздняков
— Не знаю... Я вам, товарищ полковник, все как есть рассказал... Дочерью своей клянусь...
Раздался щелчок, и лента на диктофоне остановилась. Аппарат стоит на столе у Шарапова.
— Ну-с, — обращается полковник к сидящему против него инспектору Тихонову. — Что ты обо всем этом думаешь?
— С вашего разрешения, товарищ полковник, я бы об этой истории думать не хотел, — вежливо отвечает Тихонов.
— Не понял! — удивляется полковник.
— Владимир Иванович, вы же знаете, я никогда ни от каких дел не отказываюсь. Но там я ж у л и к о в на чистую воду вывожу, и тут мне надо устанавливать, не жулик ли мой коллега. И мне как-то не по себе...
— И отчего же тебе не по себе?
— Как отчего? Да оттого, что всем этим сказкам Позднякова мне совершенно не хочется верить. А хочется думать, что все было куда проще, как и обычно бывает. Поздняков выпил. От жары сомлел. Удостоверение и пистолет потерял. За что его, сами понимаете, полагается под суд...
— Хороший ты человек, Тихонов, — ухмыляется полковник. — Во-первых, добрый: понимаешь, что со всяким такое может случиться. Во-вторых, щепетильный: не хочешь своими руками товарища под суд отдавать...
— Вас послушать, так это меня надо под суд...
— Не перебивай, — морщится полковник. — Ты уверен, что Поздняков врет. А кабы знать, что Поздняков говорит правду, ты бы занялся этим делом. А?
— Тогда дело другое.
— Вот и займись. Потому что если Поздняков лжет, нам это надо знать. Ибо тогда его пребывание среди нас становится опасным. Но если он говорит правду — это тем более надо знать наверняка: тогда мы имеем дело с исключительно дерзким негодяем, которого следует поскорее выудить на солнышко... Понял?
— Да уж чего тут не понять...
И Тихонов взял со стола картонную папку с делом старшины Позднякова.
— Андрей Филиппович, у вас враги есть?
— Как не быть?! За девять лет, да на одном участке!..
В комнате у Позднякова царят казарменная чистота и порядок. На столе, покрытом клеенкой, на железной решеточке, стоит чайник, два стакана в металлических подстаканниках и сахарница.
— Может, мы с вами наметим круг ваших недоброжелателей? — снова спрашивает Тихонов.
— А как его наметишь, круг этот? Это только у плохого участкового два недоброжелателя — жена да теща! А мне за эти годы с многими, ссориться пришлось: самогонщиков ловил, хулиганов прижучивал и тунеядцев выселял... И воры попадались, и в обысках участвовал.
— Что выходит? — спрашивает Тихонов.
— Да вот, как-то раньше мне в голову не приходило... Живет сколько-то тысяч хороших людей на моем участке, и никто из них меня знать не знает, сталкиваться нам с ними не приходится. А случилась вот со мной беда, и надо бы слово обо мне доброе сказать, так выходит, что, окромя всякой швали, никто меня и не знает. А от швали мне слова хорошего не дождаться... Вам покрепче?
Участковый пододвинул Тихонову стакан светлого чая, а в свой собственный он вообще заварки не налил.
— Берите сахар.
— Спасибо, — отказывается Тихонов, — я пью всегда без сахара.
Поздняков ложечкой достал себе кусок и стал потягивать свой кипяток вприкуску.
— Дисциплины люди не любят, оттого и происходят всякие неприятности, — говорит он задумчиво. — А ведь дисциплину исполнять проще, чем разгильдяйничать... Все зло на свете оттого, что с детства не приучены некоторые граждане к обязанностям в поведении — что самому по себе, что на людях.
— Андрей Филиппович, — прерывает его Тихонов, — объясните мне, пожалуйста, почему на стадионе оказался у вас пистолет? Вы же были не на работе и без формы?
— С войны привычка... Я ведь и проживаю на своем участке, так что дежурство у меня, считай, круглые сутки. В ночь-заполночь, чего бы не стряслось, бегут ко мне: «Давай, Филиппыч, выручай!» А дела, они разные бывают — я вон двух грабителей именно что в неслужебное время задержал...
— Значит, многие знали, что пистолет вы всегда при себе имеете?
— Конечно! — участковый даже удивлен. — Я ведь представитель власти! И все должны знать, что у меня — сила!
— А куда вы пробку дели? — спрашивает Тихонов резко и неожиданно.
Поздняков оторопело смотрит на него:
— Какую пробку?
— Ну, от бутылки, на стадионе? — нетерпеливо поясняет Тихонов.
— А-а... — Поздняков напряженно думает, пшеничные кусты бровей совсем сомкнулись на переносице. — В карман, кажется, засунул... Наверное, в карман, куда еще... — Он быстро подходит к вешалке и снимает с нее пиджак. — Ведь под лавку я не кину ее, пробку-то? Не кину. Значит, в карман...
— Давайте, я помогу, — Тихонов тоже встает.
Они расстелили пиджак на диване и выворачивают карманы. В одном из них — маленькая дырка. Тихонов ищет за подкладкой, на полах пиджака, прощупывая каждый сантиметр между букле и сатином.
И вот наконец следователь извлекает на свет пробку — обыкновенную металлическую крышку, которой закупоривают бутылки с пивом и водой...
Тихонов сидит за письменным столом и ворошит огромную кипу актов, докладных, рапортов, протоколов, а хозяин стола и этого небольшого кабинета — начальник отделения капитан Чигаренков расхаживает по комнате, поблескивая новенькими погонами.