Тревожные годы

Чехов Антон Павлович

– "Мздоимец"?
– спросил я.

– Он самый-с; как на ваш взгляд-с?

– Недурен. Только, признаюсь, я не совсем понимаю, зачем вы его в серый вицмундир одели, да еще с красным воротником? Ведь такой формы, сколько мне известно, не существует.

– Для цензуры-с. Ежели бы я в настоящий вицмундир его нарядил - куда бы я с ним сунулся-с? А теперь с меня взятки гладки-с. Там, как хочешь разумей, а у меня один ответ: партикулярный, мол, человек, - только и всего.

– Ну а зачем вы его коллежским асессором прозвали?

– Тоже для цензуры-с. Приезжал ко мне, позвольте вам доложить, в мастерскую человек один - он в Петербурге чиновником служит, - так он мне сказывал, что там свыше коллежского асессора представлять в кукольном виде не дозволяется, а до коллежского асессора будто бы можно. Вот я с тех пор и поставил себе за правило эту самую норму брать.

– Правильно. Ну, так покажите мне теперь вашего коллежского асессора, как он действует.

– Сейчас, вашескородие. Мы ему сперва-наперво экзамент учиним. Сказывай, коллежский асессор: взятки любишь?

– Папп-п-па!
– вдруг совершенно отчетливо крикнул "человечек".

Я даже вздрогнул. Как-то удивительно неприятно поражал голос, которым были произнесены эти звуки. Точно попугай в соседней комнате крикнул, да еще в старозаветных помещичьих домах приживалки и попадьи таким голосом говаривали, когда желали веселить своих благодетелей.

– Это значит: люблю-с, - пояснил Изуверов и, вновь обращаясь к "коллежскому асессору", продолжал: - Большую, поди, мзду любишь?

– Папп-п-па!

– Такую, чтоб ограбить? дотла чтобы?

– Паппа! паппа! паппа!

Троекратно произнося этот возглас, коллежский асессор выказывал чрезвычайное волнение: вращал глазами, кивал головой, колыхал животом и хлопал руками по бедрам, точь-в-точь как бьет крыльями птица, которая неожиданно налетела на рассыпанный корм. Мне показалось, что даже было одно мгновение, когда он покраснел.

– Вот вы говорили, что ваши "человечки" поступков не имеют, - сказал я, - а посмотрите, какой неподдельный восторг ваш коллежский асессор выказывает!

– То-то и есть, что не вполне, вашескородие!
– возразил Изуверов, - и руками он хлопает, и глазами бегает - это действительно; а в лице все-таки настоящей алчности нету! Вот у нас в магистрате секретарь служит, так тот, как взятку-то увидит, даже из себя весь помертвеет! И взгляд у него помутится, и руки затрясутся, и слюна на губах. Ну, а мой до этого не дошел-с.

– Мне кажется, что вы чересчур уж скромны, Никанор Сергеич. По моему мнению, и ваш "подьячий" - мерзавец хоть куда!

– Нет, сударь, что уж? Дальше - лучше увидите доказательства, что не напрасно я недоволен им. А покуда позвольте мне экзамент продолжать.
– Ну, коллежский асессор, сказывай! Что большую мзду ты любишь - это мы знаем, а как насчет малой мзды - приемлешь?

– Папп... взззз...

"Человечек" как будто спохватился и зашипел. Признаться, я подумал, не испортился ли в нем механизм, но Изуверов поспешил разуверить меня.

– Это значит: приемлю и малую мзду, но лишь в тех случаях, когда сорвать больше нечего.
– Ну, а как ты насчет того скажешь, чтобы, например, совсем без мзды дело решить?

– Вззззз...

Коллежский асессор не только зашипел, но даже закружился. Лицо у него совсем налилось красною жидкостью; глаза блудливо бегали в орбитах. Вообще было видно, что самая идея решить дело без мзды может довести его до исступления.

Даже Изуверов возмутился такою наглостью и строго покачал головой.

– Как посмотрю я на тебя, "Мздоимец", - сказал он, - так ты жаден, так жаден, что, кажется, отца родного за взятку продать готов?

– Папп-па! папп-па! папп-па!

– А под суд за это попасть хочешь?

– Вззззз...

– Не любишь? Конечно!.. Кому под суд попасть хочется! Какой ни на есть пансион, хоть грош, а все-таки заслужить лестно! Ты, поди, уж и деревнюшку для себя присмотрел?

– Папп-па!

– Наберешь взятков, женишься, уедешь в вотчину, станешь деток зоблить, крестьян на барщину гонять, в праздники на крылосе за обедней подпевать!

– Папп-па!

– И вдруг кондрашка?!

– Вззззз...

– Не любишь? Ничем его так, вашескородие, огорчить нельзя, как ежели о смертном часе напомнить. Ну, ладно, коллежский асессор! Покуда что, а мы тебя теперь с одним человечком сведем...

Изуверов отыскал другую картонку и вынул оттуда "мужика".

Мужик был совсем настоящий и, по-видимому, даже зажиточный. Борода длинная, с сильною проседью; волосы, обильно вымазанные коровьим маслом; на плечах - синий армяк, подпоясанный красным кушаком, на ногах - совсем новенькие лапти. Из-за пазухи у него высовывались куры, гуси, утки, индюшки, поросята, а в одном из карманов торчала даже целая корова. Изуверов поставил его сначала поодаль от коллежского асессора.

– Ну, что, мужичок! виноват?

– Мм-му-у!

– А коли виноват - становись, значит, на коленки!

Он поставил мужика на колени и обратил лицом к коллежскому асессору.

– Ползи!

Мужик пополз и остановился перед "Мздоимцем". Коллежский асессор сначала отвернул голову в сторону, притворяясь, будто не видит просителя; но после несколько раз повторенных "мм-му-у!" постепенно начал взглядывать по направлению виноватого и наконец вдруг плотоядно и пронзительно взвизгнул:

– Папп-па!

И тотчас же вырвал у мужика из-за пазухи гуся, которого тут же, при неистовом гоготании птицы, живьем и сожрал.