Тревожные ночи Самары
Шрифт:
— Разговор у меня к тебе, Нина, — подчеркнуто не обращая внимания на его слова, сказал Ягунин. — Выдь-ка со мной.
— Сичас, сичас. — Девушка сжалась, но все-таки заставила себя сделать шаг.
— Куда, стерва! — гаркнул парень в жилетке, хватая ее за локоть.
— Ой-ой! — пискнула Нинка.
— Брось руку! — крикнул Михаил, делая шаг к столу.
Ладонь Ягунина лапнула наган, но оружия он не вынул. Сейчас Михаил видел, что перед ним — типичный самарский «горчишник», наглый и трусливый, никогда не рискующий схлестнуться один на один, но страшный в жестокости своей, когда за спиной сопят дружки.
— Ты че? Ты че бухтишь? — тихо, с блатными интонациями протянул парень, но руку отпустил. — Фраер нашелся.
Его красивые темные глаза ощупали лицо Михаила, задержались на куртке. Возможно, он заметил тот жест — рука на кобуру.
Нина села на кровать. Глаза опустила, пальцы нервно терзали оборку кофточки.
— Уматывай, — приказал Михаил «горчишнику». — И бутылку прихвати. Кто он такой? — обернулся он к девушке, но ответа не последовало.
— Чудеса-а… — пропел парень, беря с кровати пиджак. — А я-то желал по-хорошему: двадцать тыщ — девице, десять — хозяину… По сегодняшней таксе…
— А ну! — заорал Ягунин так, что «горчишник» даже голову втянул в плечи. Бросив злобный взгляд на Нину и невнятно выругавшись, он нарочито медленно вышел.
Топанье на лестнице смолкло, грохнула дверь парадного. Нина подняла голову. Лицо у нее было в слезах.
— Я не верила, что придете, — заговорила она, задыхаясь и плача, — а ему дядька про меня сказал, что я кавалеров ищу… А мне сказал, что пусть лучше домой приходят, за квартиру будем с них брать… Я говорила ему, что не хочу, а он меня побил, жрать, говорит, не дам…
— Кто этот, знаешь хоть? — мрачно спросил Ягунин.
— По соседству здесь… Торгует вроде… Патент, говорят, купил…
— Торгаш… По рылу видно. Садись-ка за стол.
Нина опять заняла место в простенке, а Михаил присел на табурет, на котором только что сидел «гость». От запаха капусты его мутило: голод взъярился с новой силой.
Нина это поняла инстинктивно.
— Кушайте, Миша… — тихо сказала она и поторопилась добавить: — Это дядькино, ихнее только вино было.
Но Ягунин превозмог искушение.
— Спасибо, не хочу. Я ведь в столовке снабжаюсь. И ты будешь, я с Левкиным договорился. Это наш начфинхоз, хороший мужик, хоть и интеллигенция. Убираться у нас будешь, вместе с женщиной одной.
— Ох, миленький ты мой! — Радость так и брызнула из серых Нинкиных глаз. — Расцеловала бы тебя…
Она смутилась.
«Баба и есть баба, — подумал Михаил. — Одно у них на уме».
— Приходи нынче к семи. Спроси тетю Кланю, ей пособлять будешь.
— А куда?
— Как куда? Губчека знаешь? Угол Предтеченской и Николаевской, там еще губсоюз недалеко.
— Че…ка? — в ужасе прошептала Нинка и съежилась на табуретке. Прямо черт-те что, как она испугалась.
— А что, в ЧК не люди? В грязи им сидеть, что ли? — пробурчал Ягунин. — Дядьке про то не говори, скажи, что в учреждение какое-то. Так придешь?
Нинка кивнула. Прийти она придет, да вот в себя она никак не могла прийти,
5
Магазин был закрыт. Ягунин еще разок прочитал вывеску: «Писчебумажные товары. А. Ф. Башкатин». Она была выполнена затейливо, славянской вязью — чувствовалась рука хорошего художника, а не халтурщика. От вывески пахло свежей краской. Жалюзи были подняты, но как ни старался Ягунин, разглядеть, что там внутри, он не мог. И вообще ему не было понятно, торговал когда-либо магазин или еще только готовится к открытию. Раздражение закипало в Михаиле. Купчик, выдворенный от Нинки, отнюдь не улучшил отношения Ягунина к этому сословию, а теперь еще это… Он подошел к двери и изо всех сил стал трясти ручку звонка. «Оторву сейчас к чертям собачьим», — думал он со злорадством. Но шнур был прочен. Михаил прислушался: никакого ответа. Он снова дернул звонок, и тут, видно, не выдержала, высунулась из соседнего окна растрепанная тетка.
— Чего трезвонишь? Ошалел? Не видишь — закрыто, — сердито крикнула она, натягивая на полуголые плечи платок.
Ягунин строго взглянул на нее.
— Ну-ка, скажи, куда он мог деться?
— Ех ты-и-и… «Деться»! — саркастически повторила тетка. — Да на что ему деваться-то теперь? — Она хохотнула. — Небось в садике жирок растрясает, вона где.
Она махнула рукой в сторону скверика за спиной гортеатра и не удержалась, чтоб не спросить:
— А чего надо-то? Магазин еще не торгует. Может, швеймашины учитываешь? Так мы уже…
Ягунин и не подумал ей отвечать. Вот уж дура! Он пересек улицу, на ходу скользнул взглядом по афише с «Царевичем Алексеем» и через сломанную железную калитку вошел в Пушкинский скверик. Здесь в старое время перед спектаклями любили прохаживаться самарские театралы. Сейчас его использовали как место отдохновения ходатаи и командированные волсоветчики, приехавшие в губисполком, а также беженцы, беспризорники и прочий бездомный и приезжий люд. Скверу этот натиск терпеть было тяжко. Затоптанная травка не успевала разгибаться, кусты стали ломаными прутьями — им-то доставалось больше всего, и даже островерхие тополя, и даже кряжистые вязы, казалось, больше не хотели жить — в их зелени не было сочности, пыль забила поры, неподвижная жара иссушала деревья, как чахотка.
Сейчас в сквере было малолюдно. Кое-где под деревьями, правда, светлело тряпье, но вряд ли Михаилу нужно было присматриваться, потому что толстяка, описанного Беловым, искать там не приходилось. Он должен был где-то гулять: сидеть на заплеванной, серой траве «чистой» публике не полагалось, а последние лавочки еще зимой были пущены на топливо.
Михаил вышел на спортплощадку — вернее, на пыльный пустырь, поскольку столбы, бумы и турники были давно утилизованы, — и огляделся. В дальнем конце сквера, закруглявшемся над крутым спуском к Жигулевскому пивоваренному заводу, маячила крупная фигура: некто в желтой рубахе навыпуск, заложив руки за спину, любовался видом на Проран. «Он, — с уверенностью сказал себе Ягунин, — брюхатый на прогулке. Я ему порастрясу жирок…» Он быстро пошел напрямик, и чем ближе подходил, тем крепче становилось убеждение, что перед ним тот самый Башкатин.
Толстяк задолго до приближения Ягунина ощутил беспокойство: обострились, видно, у этой породы инстинкты за четыре революционных года. Складчатая шея пришла в движение, и будто затылком узрел полный гражданин Ягунина: за двадцать шагов обернулся и настороженно уставился на невзрачного паренька в кожанке.
— Гуляете, гражданин Башкатин? — с нажимом спросил Ягунин, подходя вплотную и глядя «нэпщику» в переносицу.
— Э, что вам угодно… Эхэ… товарищ? — Башкатин старался соблюсти достоинство, но презрительный взгляд ему не давался: он трусил, и глаза его выдавали.