Тревожных симптомов нет (Сборник рассказов и повестей)
Шрифт:
– Пожар у вас, что ли?
– Нет, это просто так. Окурок прожег клеенку.
Будилов попытался было войти, но Кларнет захлопнул у него перед носом дверь и повернул ключ.
Между тем стол уже горел по-настоящему. Кларнет вылил на него чайник воды, но этого оказалось мало, пришлось бежать за вторым.
– Хватит!
– сказала девушка.
– Слышите? Хватит, а то вы мне все испортите. Берите передатчик.
Кларнет вытащил из прожженной дыры маленькую черную шкатулку.
– Ну-с, говорите.
– Что говорить?
–
– Как вас зовут?
– Юра.
– Хорошо, пусть Юра. Так вот что, Юра: никаких расспросов, иначе мне придется прервать с вами всякие отношения. Все, что нужно вам знать, я скажу сама. Кстати, меня зовут Маша.
– Очень приятно!
– сказал Кларнет.
Маша насмешливо поклонилась.
– Мы с вами находимся в одной и той же точке пространства, но разделены временным интервалом, каким - неважно. Вы - там, а я - тут, в будущем. Ясно?
– Где?!
– спросил ошеломленный Кларнет.
– Где вы находитесь?
– В Ленинграде, где же еще?
– Простите, - пробормотал Кларнет, - это, так сказать...
– Ничего не так сказать. Я историк-лингвист, занимаюсь поэзией двадцатого века. Вы согласны мне помочь?
– Вообще... я никогда...
– Я тоже никогда не разговаривала с таким... ну, словом, поможете или нет?
"Какая-то она уж больно напористая", - подумал Кларнет, но вслух сказал:
– Буду рад, если в моих силах.
– Это уже хорошо!
– Маша обворожительно улыбнулась.
– Так по рукам?
– По рукам!
– ответил Кларнет и с сожалением взглянул на экран. Эх!
Нужно было покупать телевизор побольше.
– Отлично! Теперь я объясню вашу роль.
– Слушаю!
– сказал Кларнет.
– Не перебивайте меня. Понимаете ли, я живу в такое время, когда библиотек уже нет, одна машинная память. Это, конечно, гораздо удобнее, но если нужно откопать что-нибудь древнее, начинаются всякие казусы. Я запрашиваю о Пастернаке, а мне выдают какую-то чушь про укроп, сельдерей, словом, полный набор для супа. С Блоком еще хуже. Миллионы всяких схем электронных блоков. Ведь что ни говори, с тех пор, как они писали, прошло уже две тысячи лет.
– Сколько?!
Маша закусила губу.
– Ну вот, я и проболталась! Фу, дура! Теперь жди неприятностей.
– Я никому не скажу, - произнес в благородном порыве Кларнет, - честное слово, не скажу!
– Ах, как нехорошо!
– Маша закрыла лицо руками.
– Нам запрещены контакты с прошлым. Я ведь тайком от всех. Даже Федю услала, чтобы все в полной тайне...
– Кто такой Федя?
– Кларнету почему-то не понравилось это имя.
– Мой лаборант. Очень милый парень.
– Маша опустила руки и снова улыбнулась.
– Представляете себе, влюблен в меня до потери сознания, так и ходит по пятам. Еле выпроводила.
Бывают странные ощущения где-то там, чуть повыше грудобрюшной преграды.
Не то чтобы болит, а так, не разберешь
И очень милые парни вовсе не кажутся такими уж милыми, да и вообще вся человеческая жизнь, если разобраться...
– Ладно!
– Маша решительно тряхнула волосами.
– Будь что будет!.. Итак, мне нужна помощь. Возьмете в библиотеке Блока и Пастернака. Все, что есть.
Усвоили?
– Да, и что дальше?
– Будете читать вслух.
– Зачем?
– Ох!
– Маша потерла виски пальцами.
– Вот экземплярчик попался! Будете читать, а я запишу. Неужели так трудно понять?
– Нет, отчего же, - сказал Кларнет, - понять совсем не трудно. Вот только читаю я неважно.
– Ну, это меньше всего меня беспокоит. Значит, завтра в это время.
Изображение пропало, как будто кот слизнул. Только что она была здесь, а сейчас пуст экран, безнадежно пуст. Исчезло наваждение, сгинуло, и все, что осталось, - это маленькая черная коробочка да мокрый обгоревший стол.
* * * Когда многократно повторенный опыт в одних и тех же условиях дает неизменный результат, то есть все основания считать, что установленные связи подчинены какому-то закону.
Так, например, если любители ранней похмелки выстраиваются в длинные очереди у ларьков в бесплодном ожидании вожделенной цистерны с пивом, если строители бестрепетно роют канавы в ухоженных газонах, обнажая склеротическую кровеносную систему города, если по утрам к шуму трамвая под окном добавляется пыхтенье катков для асфальта, если, просыпаясь от щебета птиц, вы не можете сообразить, ночь сейчас или день, знайте: на дворе июнь.
Если на дворе июнь, а вам двадцать шесть лет, если вы каждый вечер читаете девушке прекрасные стихи, если... Впрочем, хватит! И так все ясно.
Какой-то пошляк, родоначальник литературных штампов, сказал, что любовь не знает преград. Ну и что? Одно дело не знать преград, а другое - суметь их преодолеть, или, как выразился бы философ, добиться такого развития событий, когда любовь в себе превращается в любовь для себя. Ведь что ни говори, а две тысячи лет...
Хотите еще одну заезженную сентенцию? Пожалуйста! Беда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь. На этот раз она явилась через дверь в облике дворника, пригласившего однажды вечером Кларнета незамедлительно прибыть в домоуправление, где его ждет комиссия содействия в полном составе.
Состав оказался не так уж велик: два человека, не считая уже известного нам бравого майора в отставке.
Увидев Кларнета, майор пришел в крайнее возбуждение и вытянул вперед правую длань, отчего стал сразу удивительно похож на Цицерона, обличающего Катилину.
– Вот он, голубчик! Собственной персоной!
Председатель комиссии расправил седые запорожские усы и вытащил из стола листок, исписанный корявым почерком.
– Так... садитесь, товарищ Кларнет.
Кларнет сел.