Тревожный август

Хруцкий Эдуард Анатольевич

– Вы знакомы с Ивановским? – внезапно резко спросил Данилов.

– Да.

– В каких вы отношениях?

– Я не понимаю вопроса.

– Как часто вы с ним виделись и в какой обстановке?

– Виделся с ним в конце сорок первого…

– Точнее.

– В ноябре. В конце ноября. Мы ящик с ценностями возили, а у меня машина сломалась. Ну вот и пришлось…

– Что пришлось?

– Ящик к Дмитрию Максимовичу тащить.

– А вы знали, что было в нем?

– Конечно. Ценности. Большие ценности. Мы их должны были отвезти на семидесятый километр Горьковского шоссе.

Там было какое-то учреждение, которое их принимало и отправляло в глубокий тыл.

– А откуда вы узнали о ценностях?

– Интересно, – Червяков поправил очки, – очень интересно. Вы, видимо, считаете меня человеком, которому ничего нельзя доверять? Так я должен понимать ваш вопрос?

– Гражданин Червяков, здесь спрашиваю я.

– Это почему же? Я, к примеру, даже не знаю, кто вы. Меня сюда пригласили, а мое право отвечать вам или нет.

– Логично, но неразумно. Я начальник отделения Московского уголовного розыска. Фамилия моя Данилов. Зовут Иван Александрович. Вам этого достаточно?

– Вполне, только прошу документы показать.

Данилов усмехнулся, вынул удостоверение. Он смотрел, как Червяков читает его, близко поднеся к глазам, и еще раз удивился, как такому человеку доверили машину.

– Все в порядке, – Червяков протянул обратно удостоверение. – Теперь спрашивайте.

– Мы остановились на том, что вам поручили помочь Ивановскому вывезти ценный груз.

– Да. Меня вызвали в нашу спецчасть, объяснили всю важность задания и даже выдали наган. Правда, машину мне дали старую, я сразу же написал об этом докладную записку.

– Почему же вам дали плохую машину?

– Теперь уже сказать трудно. Машина сломалась у Колхозной площади. Мы ее бросили и отнесли ящик в дом к Ивановскому.

– Вы помните этот ящик?

– Очень хорошо. Он большой, деревянный, сверху обитый тонким железом, по бокам две ручки.

– Больше вы не были у Ивановского?

– Был. В декабре.

– Зачем?

– В машине Дмитрий Максимович оставил чемоданчик с бельем. Я его обнаружил в гараже, на следующий день. Но отнести не мог. Меня срочно направили в Балашиху в ремонтные мастерские чинить разбитые на фронте машины. В декабре я вернулся и пошел к Ивановскому. Я очень удивился, застав его дома. А еще больше удивился, когда увидел в прихожей тот самый ящик. Тогда я понял, что Ивановский просто жулик. Я долго не решался сообщить о нем. Потом опять уехал в Балашиху. Приехал в апреле и решил пойти в Ювелирторг, в их промкомбинат, и сообщить.

Червяков снял очки, помолчал.

– В промкомбинате я передал заявление заместителю начальника охраны, фамилия у него странная, подождите, – Червяков достал пухлую записную книжку, близоруко поднес ее к глазам. – Ага, вот… Шантрель.

– А почему же вы к нам не пришли?

Червяков опять надел очки и посмотрел на Данилова. За выпуклыми стеклами глаза казались огромными, особенно зрачки.

– К вам я боялся.

– Ага. Так что произошло с вашей машиной?

– Ночью вчера ко мне четверо военных пришли. Да, кстати, тот самый Шантрель запретил мне говорить об этом. Ну, пришли военные…

– Какие?

– Обыкновенные, в гимнастерках,

сапогах, с наганами. Допросили меня. Документ показали, что они из охраны промкомбината. Потом сказали, что воспользуются моей машиной, их якобы сломалась. А моя во дворе стояла. Вот и все. Утром машины нет, я и заявил.

– Побудьте здесь.

Данилов вышел в соседнюю комнату. Полесов сидел у самой двери.

– Слышал?

– Слышал.

– Поезжай в промкомбинат.

Полесов

В кабинете директора промкомбината сидели двое: пожилой человек в гимнастерке военизированной охраны и девушка в милицейской форме. Директор повертел в руках удостоверение Степана и, возвращая, спросил:

– Вы к нам по поводу Ивановского или из-за этой кражи?

– Какой кражи?

– Да…

– А вы из МУРа? – взволнованно спросила девушка. – Вы что же, нам не доверяете?

– Кому это вам? – Степан присел на стул.

– Нашему отделению. Я следователь Анохина. Я думаю, что эту кражу мы сами размотаем.

Степан невольно улыбнулся. Это «размотаем» так не вязалось с ее аккуратной гимнастеркой, пушком на щеках и маленькими карими глазами.

– Вы уж объясните мне все по порядку, ладно?

– Дело простое. Очень простое, – горячо заговорила Анохина. – Вчера вечером пропало со склада четыре комплекта обмундирования. У нас есть предположение, что они похищены для продажи.

– Вы, наверное, подозреваете кого-нибудь? – Степан опять усмехнулся.

– Конечно, и усмешки ваши неуместны, товарищ…

– Полесов.

– Товарищ Полесов, – закончила Анохина.

– Вы не обижайтесь только, договорились? – примирительно сказал Степан. – Здесь все немножко сложнее. У нас есть мнение, что эти два дела тесно между собой связаны. Правда, пока это предположение. Вы расскажите, что случилось.

– Такое, значит, дело, товарищ уполномоченный, – откашлявшись, начал рассказ пожилой человек в вохровской форме. – Я начальник военизированной охраны промкомбината. Вчера кто-то взломал окно каптерки и похитил четыре комплекта обмундирования. Гимнастерки и шаровары. Между прочим, диагоналевые. Шерстяные, значит. Мы их перед самой войной получали. Так они без дела лежали до срока.

– А почему без дела? – поинтересовался Полесов.

– Так мужчин всех забрали на фронт. Женщины у нас теперь в охране, а им галифе без надобности. Думаем, что кто-то свой расстарался. На продажу или, вернее, на Тишинку, на харчи менять.

– Вы мне покажите склад.

– Пошли.

Промкомбинат был небольшой. Всего несколько аккуратных двухэтажных домиков с огромными окнами. Каменный забор, с вышками по углам и проволокой по гребню, отделял его от тихой Шаболовки. Степан уже знал, что на вышках постоянно дежурят бойцы охраны, по проволоке пущен ток, у ворот караульное помещение. Люди же несли службу отлично. Да и в самом комбинате ювелирные изделия занимали сейчас только треть производства. Рабочие, опытные мастера-ювелиры, привыкшие к необычайной точности, выполняли особо секретные задания фронта, такие, что знать об этом даже ему, Полесову – чекисту и большевику, не полагалось.