Тревожный берег
Шрифт:
— И откуда, говоришь, такой взялся?
— А из Оренбурга. Слыхал про такой город?
— Ну, спрашиваешь! Это где Емельян Пугачев. Учили в школе. Наш старший сержант, между прочим, тоже оттуда. Смеешься? Думаешь, служба легче пойдет?
— Скажите, пожалуйста, а как у вас с шахматным спортом? — интересуется чернявый солдат-одессит.
Бакланов смеется, ему хочется сказать: «А разве шахматы — спорт?» В его понятии спорт — это когда трудишься мускулами, а не одной головой. Как-то спорили уже по этому поводу, и даже Славиков многозначительно заметил, что,
— Шахматы? Вон того сивого парня видишь? Славиков его фамилия. Шахматист! Разряд не помню, но что-то около мастеров.
— Кандидат? — округлил глаза солдат-одессит и, наивно веря, что это действительно так, поспешил к Славикову.
Снегирев тоже решил, что на посту 33 должны быть люди необыкновенные, и потому тоже поинтересовался:
— Слушайте, а боксеры есть?
Бакланов засмеялся, приставил к груди измазанные соляркой кулаки:
— А ты что, можешь, да?
— Второй разряд.
— Молоток!
— Что?
— Молодец, говорю. Поучи на всякий пожарный? Ускоренно. Годичный курс в две недели. Нельзя? Жаль…
А возле генерала свой разговор.
— …Вызовем из санатория на денек, дам по такому случаю самолет… Вручим орден… Ой, люблю ордена вручать! — Генерал засмеялся, пообещал: — Скоро, скоро увидите вашего героя. Главное, выдюжил, а здоровье восстановится. Молодой!.. Меня на фронте как глушило, землей засыпало, осколками дырявило, а ничего вроде. Живу… Скоро пришлем вам новую технику. Усилится ваше «зрение» разочка в три.
Русов удивленно смотрит на Воронина: не оговорился ли генерал? Ведь в три раза — это…
— Да, в три раза, — повторяет генерал, точно предвидя сомнения стоящих вокруг него специалистов. — Ну и задачу, конечно, вам изменим. Сопровождать самолеты на полигон будут другие, а вам дадим боевое дежурство. Границу доверим! Справитесь? — И сам же ответил: — Конечно, справитесь!
Капитан Воронин задумчиво смотрит на решетчатые крылья антенн станции, и кто-кто, а он-то наверняка уже видит на бугре другую станцию, как говорят художники — «другой пейзаж». Управится ли он с новой техникой?.. Он еще попробует, постарается. Вроде бы есть еще порох в пороховницах…
К телефону вызвали лейтенанта Макарова, и Бакланов ответил, что лейтенанта сейчас нет. К нему семья прибыла. Устраивается.
— А что ему передать?
— Передайте, чтобы завтра старший сержант Русов А. И. выехал в батальон за проездными документами в военное училище. Алло?
— Да, слышу, слышу! Не глухой. Передам.
Бакланов кладет трубку. «Ну вот и все. Послезавтра Русова здесь не будет». И почему раньше Бакланову все время казалось, что день, когда он скажет «прощай» сержанту Русову, будет для него лучшим в жизни?
А день самый обыкновенный. Серый даже. И солнца нет. Надо же… Куда улетучилась радость? Беспокойство какое-то. Словно чего-то не будет хватать.
Бакланов махнул ладонью, шагнул к дверям, столкнулся с Резо.
— Слушай, Филипп, прокладки ты брал, да?
— Между прочим, завтра сержант уезжает, — точно не слыша его вопроса, сказал Филипп.
— Сержант? — округлил глаза Резо. — Русов? Как уезжает? — Резо замахал руками: — Вай, слушай, зачем ты шутишь? Он не скоро уезжает. Сам говорил, что через неделю уезжает.
— Завтра. Сейчас только сказали. — Филипп кивнул на телефон.
— Вай, вай! — сокрушался Резо, и глаза его наполнились гневным масленым блеском, поднеси спичку — вспыхнут. Он яростно стукнул по дверному косяку: —Нет, ты мне скажи, Филипп, почему, как хорошего человека встретишь, так обязательно потеряешь? Почему так, Филипп, а?
Сидят в домике трое молодых солдат. На столе перед ними схемы и замасленные страницы раскрытых инструкций. Двое зубрят, а третий, подперев кулаком щеку, смотрит в окно…
Доносятся звуки гитары, а голосов не слышно. Сейчас старослужащие, точнее, весь прежний расчет поста там, на обрыве. Понятное дело: им надо проститься, побыть имеете. А кому-то и у телефона нужно дежурить — не им же, если завтра уезжает их старший сержант. Да, их. Потому что они, вновь прибывшие, почти не знают его. Да и не узнают. Как не узнают, что Володя Рогачев вторично назначен старшим оператором. Для них он безгрешный, «железный» начальник. Только теперь он — младший сержант, а не ефрейтор. Дело не в должности и не в ранге. Дело в принципе. Нормальном человеческом принципе. И если хотите, в самоутверждении. Ты был отстранен как не справлявшийся, не сумевший выполнить трудную, но необходимую для военного дела работу, а кто-то другой, тот же Андрей Русов, сумел и справился, но ты со временем тоже кое-что понял, осознал. А не назначили бы снова младшим командиром, осталось бы при тебе на какое-то время чувство далекой затаенной обиды: командиры, мол, не заметили, не поняли того, что ты уже не тот, прежний, и что тебе можно доверить…
Без особых восторгов, внешне очень даже спокойно, принял Володя Рогачев свое новое назначение. Улыбнулся на баклановское: «Настало двоевластие. Два сержанта на расчет». Коротко ответил на дружеское рукопожатие ребят..
Словом, не зря капитан Воронин теперь считает, что сегодня расчет тридцать третьего поста не тот, что был раньше. Так оно и есть. Воронину или Маслову услышать бы разговор Филиппа с одним из молодых солдат. Вот такой разговор.
— Ну и как оно там сейчас, на гражданке? Как жил-то?
— Нормально жил. На заводе работал, по выходным отдыхал, по праздникам всей бригадой в рощу гулять выезжали.
— Здесь тоже нормально будет. Ребята что надо. Главное, не сачкуй… На отдых не настраивайся. Думаешь, море, солнце, пляж — курорт? Нет! Здесь, брат, будут у тебя сплошные тревоги. Такая служба. При нас — тревоги, и для тех, кто после тебя придет, их тоже хватит. Зато там… — Бакланов кивнул в сторону совхоза Прибрежного. — Там, брат, все спокойно будет.
Сейчас Филипп сидит на берегу рядом со всеми. Он не в духе, и есть на то причина. Глупая, сам сознает. Но все же причина.