Тревожный месяц вересень

Смирнов Виктор Васильевич

Почему он назвал меня коллегой, я не понял. Может быть, увидев карабин, он причислил меня к великому племени охотников?..

– А не разорвет?
– спросил я, указывая на порох и на ружье.

– Оно? Никогда!.. Бельгийское! Давно бы новое купил... "Зауэр" предлагали, да - жалко!

Тем временем Малясиха поставила на стол бутылку. Я понял, что "ястребку" грозит опасность не только со стороны бандитов.

– Из этого ружья я в лесу, того-сего, кабанчика уложил на сто метров... Заграничный предмет...

Вообще,

у этого охотника все было удивительное: ружье, собака, которую он называл сеттером-лавераком, что всегда производило сильное впечатление на слушателей, коза, дававшая якобы до шести литров молока в день, и тому подобное. Маляс был типичным деревенским трепачом.

– За стол, за стол, ласково просимо.
– Малясиха просто-таки щебетала. Вот закусить нечем. Мы народ простой.

– Естественный народ, - поддакнул хозяин. Кроме козы, никого не держим, а какая с козы закуска?
– продолжала Малясиха.

– Я не кулак какой-нибудь. Я охотник, свободная личность, - сказал Маляс, который слыл в Глухарах начитанным человеком.

Они набросились на меня, как два гудящих шмеля, не давая слова сказать. Они, по-моему, и не хотели, чтобы я сказал хоть слово.

– Пошел бы на охоту, да- нынче самого в лесу могут того-сего.

– Ты балакай, да не забалакивайся!
– Хозяйка толкнула мужа в плечо кулаком, и толчок был основательным. Маляс, тряхнув головой, тут же оставил опасную тему.

– Я, как человек нематериальный, не к богачеству тянусь, а к культуре. Он нагнулся и вытащил откуда-то из запечья балалайку с одной струной.

– Он веселый, - похвалила мужа Малясиха.
– Некоторые живут непонятно, а мы все на виду!
– Маляс в подтверждение ударил по струне.-Он сыграет, сыграет,-Малясиха, подумав, вытащила из печи горшок с кашей.

Это, конечно, была вся их еда на сегодня и, может быть, на ближайшие дни.

Я отказался от выпивки. Хозяин тут же принялся угощать меня охотничьими байками. Скорострельность у него была высокая, как у авиационного пулемета. Следующую историю он начинал, не досказав предыдущую.

– Слушай, Маляс, - сказал я, не став дожидаться, когда иссякнет запас баек.
– Расскажи про Штебленка. Только без брехни. Все, что знаешь.

– А чего Штебленок?
– спросил Маляс.
– Штебленок он и был Штебленок, хороший человек, того-сего, царствие ему небесное.

Вдохновение Маляса иссякло, как только потребовалось перейти от фантазии к точному рассказу. Он наморщил лоб, съежился. Блеск в глазах потух. Истребитель волков, великий выдумщик исчез, передо мной сидел желтолицый высохший старичок с кудлатой бородкой.

– Почему Штебленок пошел в райцентр?
– спросил я.

Мне показалось, Маляс вздрогнул. Он как-то жалобно взглянул в сторону супруги, как будто ожидая от нее тумака. Ну и мужичков оставила в деревне война!

– В

райцентр собрался. В Ожин, - ответил Маляс, поразмыслив.

– Это я тебе сказал, что в райцентр. А зачем?

– Честное слово, не знаю, - сказал Маляс после очередного раздумья.

– А что ты знаешь?

– Да ничегошеньки он не знает, он же дурень у меня, - вмешалась Малясиха.
– Вы ж посмотрите на него! Посмотрите!

И она уставилась на супруга, как будто не успела налюбоваться им за двадцать лет, приглашая и меня заняться тщательным разглядыванием Маляса.

– Штебленок ничего не сказал перед уходом?

– Ничего... Он вообще... С белорусской стороны, что с него взять... Темнота!

– Ты толковей говори, не заговаривайся!
– буркнула Малясиха.

– Про Горелого не упоминал?

Маляс оживился. Видно было, что разговор миновал какую-то опасную для него точку. Он заморгал редкими ресницами, припоминая.

– Было дело, было... Как-то разбеседовались мы. Мы часто беседовали - он ко мне с доверием, пониманием. Он, Штебленок, того-сего, в партизанах войну отходил. Там, на белорусской стороне. В отряде Козельцева... Ну и рассказывал, что Горелый в тот самый час много крови им попортил...

– Фашистский недолюдок!
– вставила супруга, которая бдительно следила за правильностью разговора.

– Недолюдок!
– согласился Маляс.
– Он, Горелый, у немцев большую, силу имел. Вот они ему поручили набрать этот, того-сего, как, бы точно сказать... противопартизанский отряд. Ну, обманный. Бандеровцы, а не отличишь от партизан! Ну никак!

– Ты балакай, да не забалакивайся!- снова вмешалась Малясиха. И повернулась ко мне: - Если он чего не так скажет, вы уж не взыщите. Плетет мандрону какую-то...

–Ну и действовал этот отряд на манер партизан,- продолжал хозяин.
– По лесам бродили... Немцы ничего с партизанами не могли поделать, так пустились на хитрость, того-сего. И этот обманный отряд если где натыкался на настоящих партизан, то их уничтожал... Или па немцев выводил. Обманом. Ну и, кроме того, в деревнях грабежами, убийствами занимались, катовали людей по-всякому, чтобы обозлить против партизан! Ведь те думали-свои, встречали по-людски... А эти вот, вроде партизан...

– Фашистские изверги, - вставила Малясиха.

– Ну да, душегубы. Вот и Штебленок со своими нарвался на этих, того-сего... на гореловских. Был у них бой. Штебленок рассказывал, много партизан из-за обману погибло. После этого Горелый у фрицев гончарный заводик выпросил для батьки своего. Немцы, они следили за этим делом, того-сего, за материальным вознаграждением. Насчет этого у них продумано было, расписано. За пойманного партизана свободно могли корову дать, к примеру, или гектара два... За сочувствующего, - скажем, овцу или соли кило.