Три апокрифа

Петер Карваш

Три апокрифа

Петер Карваш (1920- 1999) за пределами Словакии (в том числе и в нашей стране) прежде всего известен как драматург и сатирик. Его пьесы "Дипломаты", "Святая ночь", "Антигона и другие" шли на сценах ленинградских и московских театров. По его комедиям ставились телеспектакли; радиопостановка "Семь свидетелей" прозвучала в ленинградском эфире, в русском переводе опубликованы пьесы "Метеор", "Люди с нашей улицы", "Пациент 113", "Патриоты города Ио" и несколько сборников юморесок.

Из его "серьезной" прозы яркое впечатление производят автобиографическая книга "В гнезде" (1981) и документальный роман "Папка С" - по нему был снят телевизионный фильм, отмеченный

И все же самым интересным и своеобразным из написанного Карвашем за последние двадцать лет и опубликованного лишь недавно (за поддержку "пражской весны" 1968 года его более чем на полтора десятилетия фактически вычеркнули из литературы), пожалуй, следует считать апокрифы.

К жанру литературного апокрифа, переосмысляющего и модернизирующего древнюю традицию неканонических, подчас даже еретических легендарно-религиозных текстов, в той или иной форме обращались многие писатели, в том числе Г. Флобер, А. Франс, Ж. Лафорг, Б. Шоу, Л. Андреев, Ж. Ануй. Но классиком этого жанра можно считать Карела Чапека - автора "Книги апокрифов" (1932). Петер Карваш, в мае 1999 года заслуженно ставший лауреатом словацкой премии Карела Чапека, во многом близок своему чешскому собрату по перу. Оба сочетали художественную прозу и драматургию с актуальной журналистикой, обоим свойственна философичность, оба относились к театру как к общественной трибуне.

Карваш как бы пересадил чапековский литературный апокриф на словацкую почву. "В отношении апокрифов, - говорил Карваш, - я никогда не стал бы отрицать воздействия на меня Чапека и открыто в этом признаюсь. Меня и впрямь околдовала чапековская "Книга апокрифов", - быть может, даже больше, чем его масштабные художественные произведения... На чем основывается воздействие и в особенности юмор апокрифов как литературного жанра, то есть каков строй повествования и внутренний заряд апокрифа, чем он неизбежно превосходит обычный рассказ, в том числе и рассказ с исторической тематикой? Думаю, он основывается на каком-то улыбчивом напряжении, возникающем между исторической, античной, библейской, мифологической данностью, изначально определяющей сюжет, фабулу, язык произведения, и сознательно искаженным подобием той же данности, преподносимым автором апокрифа. Тут-то, очевидно, и лежит роковое или по меньшей мере достаточно существенное различие между литературной практикой чапековской и моей поры. Во времена, когда выходили апокрифы Карела Чапека, достаточно хорошее знание Священного Писания , античной истории, легенд и мифов составляли неотъемлемую часть эрудиции всякого подлинно образованного человека - предполагаемого читателя апокрифов. В наше время интеллигенция, особенно молодая, подрастающая, то есть основное ядро наших читателей, далеко не всегда обладает знанием упомянутых источников, прежде всего Библии, античности и мифов. Напряжение между оригиналом и его умышленным художественным искажением от этого поколения неизбежно ускользает... Количество читателей апокрифов, если иметь в виду полнокровную читательскую аудиторию, у нас нынче ограниченно..."

Хочется надеяться, что читатели "Иностранной литературы" принадлежат как раз к этой "полнокровной читательской аудитории".

Архимед

Когда Архимеда, простоволосого, с гордо поднятой головой, вели по улицам Сиракуз, люди останавливались и удивленно глядели вслед небольшому отряду: схватили? Или это почетный эскорт? В любом случае было странно: зачем охранять скромного тихого ученого? Мысль, что он совершил предательство и переметнулся на сторону римлян, никому не могла прийти в голову - исключено! Однако ученого вел через сиракузскую агору целый манипул копьеносцев, воинов первой колонны под командованием центуриона Семпрония Гратидана Бурра. Все видели, как они направились к дому бывшего тирана

Консул Марк Клавдий Марцелл, победоносный предводитель осаждавших Сиракузы римских войск, а ныне глава военной администрации города, возлежал в саду дома Гелона, наскоро превращенного стараниями хитроумного архитектора в домашний перистиль - внутренний дворик с колоннадой, и поглощал свой редис и яичницу с ветчиной, запивая все это сицилийским красным вином (вскоре после победы среди завоевателей разнеслась его острота, что-де ради одного этого вина стоило осаждать проклятый город в течение двух лет).

Вокруг Марцелла редким полукольцом стояли ликторы с фасциями - пучками прутьев, что свидетельствовало о приближающемся официальном слушании. И действительно, вскоре консул увидел, что из-за кустов, клумб и мраморных колонн направляется к нему Публий Камилл Мурена, его tribunus militum , в полном боевом снаряжении. Подойдя к начальнику, он, широко расставив ноги, принял торжественную позу и угрюмо произнес:

– Консул Марцелл, этот человек здесь.

– Ведите его сюда!

Вошел Архимед. На нем была довольно поношенная и не очень чистая туника. Центурион Бурр весьма грубо подталкивал его по дорожкам, посыпанным тонким розовым песком. Чуть отодвинув Мурену, Марцелл заговорил непривычным для него - добродушным и неожиданно ласковым - голосом:

– Приветствую тебя, Архимед!
– воскликнул он на отличном греческом.

Ученый удивленно оглядел властелина жизни и смерти в этом несчастном городе. Ответил хрипло на своем греческом:

– Не знаю, что и сказать. Не стану же я просить богов благословить твои шаги на сиракузской земле. Да ты бы и сам не поверил мне, господин.

– Не поверил бы, - смачно рассмеялся консул и отер рот салфеткой, - и впрямь не поверил бы. Я тут завтракаю, не хочешь присоединиться?

– Благодарю, - сдержанно отвечал Архимед.
– Мы, греки, завтракаем один раз в день. Я уже ел. Овечий сыр, белый хлеб и немного козьего молока.

"Не зли меня, - холодно подумал Марцелл, - не зли, приятель, не то плохо кончишь". Но вслух весело сказал:

– Зачем уж так подчеркивать, что ты грек, Архимед? В конце концов, вот уже несколько часов, как ты - римский подданный.

– Знаю, - коротко бросил ученый.
– Могу ли я спросить, почему твои люди схватили меня.

– Схватили?..
– с притворным удивлением спросил Марцелл.
– Они тебя схватили?
– Он испытующе, строго взглянул на центуриона.
– Ты схватил этого человека, Бурр?
– И вновь обратился к Архимеду.
– Я послал за тобой отряд почетной стражи, чтобы препроводить тебя ко мне.

– Меня препроводили сюда силой, - сказал Архимед.

Марцелл опять повернулся к Бурру и, повысив голос, приказал:

– Кругом!.. Марш!

Сотник двинулся из дворика к выходу. А консул, вновь приветливо посмотрев на ученого, продолжал:

– Будь здесь как дома.

Архимед, человек сообразительный и при всей своей скромности сохраняющий достоинство, взглянул на ликторов с пучками прутьев и топорами, на рослого, гладко выбритого трибуна Мурену в сверкающих доспехах и развевающемся плаще и, улыбнувшись уголками рта, сказал:

– Это, пожалуй, трудновато, хотя я и дома.

– Вы слишком чувствительны, - холодно заметил консул.

– Побежденные, пленники, покоренные как-то всегда чувствительны, - ответил Архимед.

– Я имел в виду вас, греков, - добавил Марцелл и тут же завершил свое интермеццо.
– Ну да ладно.

– Могу ли я повторить вопрос, Марк Клавдий Марцелл? Почему твои люди задержали меня и привели сюда?

– Приляг, - сказал консул.
– Ты не слышал моего предложения? Я хотел бы доесть свой завтрак, но не люблю возлежать у стола в одиночестве.