Три богини судьбы
Шрифт:
– Скажи, где твой брат. Ведь он не умер. И не исчезал. Скажи мне, где он сейчас.
– Ты боишься…
– Да, я боюсь… И я не умею читать, как ты, Ника… Но я знаю одно – твоему брату грозит опасность, и, если ты любишь его, скажи мне, где он сейчас.
– Если я – что? – Ника-Победительница склонила голову набок.
– Если ты его любишь, то…
– Что?
– Где он сейчас? Ведь ты не встречала его ТАМ.
– Нет.
– Значит, он жив? Мы знаем, что он жив. Где он?
– Он уехал, – Ника словно ослабела, поднесла руку ко лбу.
– Куда уехал? Когда?
– Давно… уехал… а потом…
– Что потом?
– Она вернулась.
– Что?
– Телефон сейчас зазвонит… твой…
Катя услышала эти слова Ники,
– Екатерина, ты где? – спросил полковник Гущин. – Мне дежурный передал записку… Ты что, там?
– Да.
– Уходи оттуда. Арбатский выродок бежал, там что-то случилось в боксе перед тем, как ему плохо стало… Елистратов толком объяснить не может, я понял лишь, что там речь зашла о них, о сестрах… Уходи оттуда сейчас же. У меня данные из ФСБ, здесь их сотрудники, они обыск в квартире Мазина проводили. Мазин не только о леснике и о пожаре в лесничестве кое-что раскопал, он и на них в спецархиве добыл досье… На НИХ, понимаешь, на всю семью. Тимофей ездил в Бангкок – вместе с Цветухиным, а потом один, не только на отдых, не только по делам их чертова магазина, там клиника по изменению пола… А в досье, что КГБ собирало на их мать, в досье, которое Мазин достал для шантажа, значится, что их семья состояла из четырех человек, понимаешь? Не из пяти, из четырех – она, Саломея, и ее дети… У НЕЕ БЫЛО ТРОЕ ДЕТЕЙ… Их всегда было только трое – две сестры и брат! Их всех троих надо немедленно задержать и делать повторный анализ на ДНК.
Словно клещи сжали Катину руку и вырвали телефон, поранив, ободрав кожу когтями. Ника вцепилась в нее истерически, радостно визжа на весь дом:
– Она узнала! Она все узнала! Я поймала ее! Я ее держу!!
В тусклом мертвом электрическом свете хрустальной люстры…
– Я поймала ее! Она здесь! Идите сюда!
КТО КОГО ПОЙМАЛ? КТО КОГО ЗОВЕТ?
Катя рванулась, пытаясь отбросить от себя это смрадное ликующее существо, эту тварь. Но сильный удар сзади оглушил ее, поверг на пол. Точно такой же – неожиданный, быстрый, беспощадный удар, что когда-то испытали на себе две прежние, ничего не подозревавшие жертвы – Цветухин и Мазин.
ТЬМА…
Сколько времени прошло?
Запах воска, запах бензина…
Плеск…
Катя лежала на полу, ощущая щекой старый паркет.
Запах бензина, все сильнее… плеск…
Голоса… что-то бубнят, о чем-то лихорадочно спорят…
Голоса во тьме…
– Я ГОВОРИЛА, Я ТЕБЕ ГОВОРИЛА, ЧТО ВОТ ТАК ВСЕ И КОНЧИТСЯ КОГДА-НИБУДЬ – КАТАСТРОФОЙ, БЕДОЙ… Все эти годы, все эти одиннадцать проклятых лет, но ты же ничего, ничего не желала слушать… Думаешь, это сейчас все прахом пошло – сейчас, когда эта милицейская дрянь к нам явилась? Ты ее убила…
– Я ее не убила, слышишь ты, Я НЕ УБИЛ ЕЕ! Она просто без сознания, можно прикончить совсем, но некогда возиться… Тут и так все сгорит дотла, дотла…
– Пожары устраивать ты мастер! Это ты мастерица! Думаешь, только сейчас все это началось? Это тогда началось, одиннадцать лет назад, тогда уже кровь на тебе была, но ты даже следы толком не сумел уничтожить – тот дом не сгорел и подвал цел, оказывается… И они все нашли, они обо всем узнали. Они нашли ЕГО труп и… они выпустили ЭТО оттуда!
– Замолчи! Ты дура! Ты же сама не веришь в то, что плетешь!
– Я верю, и ты веришь… Смотри мне в глаза! Брось канистру, смотри мне в глаза… ты… На тебе уже тогда была ЕГО кровь, и ты… ты втянул в этот кошмар всех нас – всю нашу семью! Из-за тебя мать умерла!
– Она не хотела понять, она ничего не желала понимать! Отказывалась понимать, кем я был на самом деле, кем хотел стать. А ведь это она… она всегда была для меня идеалом, идолом, на нее мне хотелось быть похожим… Я примерял этот образ на себя и… Это была такая мука, такое счастье – и в детстве, и потом, когда я вырос. Ты же помнишь, сестра, ты же видела, ты замечала все это, ты была мудрой… И ты принимала меня таким, каков я есть, а мать… мать ничего не желала замечать! А я хотел изменить себя, стать тем, кто я есть сейчас. Я задыхался в своем теле, как в клетке. Все, все было против меня, а потом появилась реальная возможность. Ты это понимаешь? Реальная возможность осуществить свою мечту… даже не мечту, жизнь свою продолжить, потому что я не мог так больше жить, порой я хотел умереть, покончить с собой… А тут узнал об этой клинике под Бангкоком… я узнал, что это возможно… Только нужны были деньги, очень большие деньги… А потом появилась возможность их взять, и я взял… Там, в нашем магазине, в подвале, когда я забрал их у НЕГО… ОН сам был во всем виноват, он тоже не хотел понять, что мне необходимо все… Эти деньги нужны были мне больше, чем ему, потому что я не мог больше оставаться прежним. Я должен был либо изменить себя полностью, начать жить заново, либо сдохнуть! Но мать… когда я говорил ей об этом, она… она ничего не хотела слышать, не хотела понять меня!
– Она понимала лишь одно – она страстно желала иметь сына, и она его родила, она любила тебя больше всех нас… Тима… Тим… Что осталось ей после того, как ты… как ты это над собой сделал? После того как ты вернулся из той клиники… Из той кунсткамеры, куда кладут на операцию таких уродов, таких извращенцев, как ты, и отпускают их потом в мир еще большими уродами… Что ей, нашей матери, осталось от тебя? Голос, образ? Что? Я тебя спрашиваю! Только слог, коротенький слог в новом имени, которое ты взял, которое стало твоим! Две буквы – и это все! Все, чем ты мог расплатиться с ней, матерью, родившей, обожавшей тебя? Она всегда хотела иметь сына, а ты отнял у нее эту возможность, и все, все для нее потеряло смысл. Знаешь, что она сказала мне перед смертью? «Лучше бы он умер, пропал»!
– Ты лжешь, она не могла так сказать обо мне. Я ведь и вернулся только из-за нее, я мог там остаться и жить… Но я вернулся!
– Ты вернулся, потому что без нас ты – ничто. Преображенный урод, трансвестит, ошибка природы, и только с нами – со мной, с матерью, с Никой, обладающей даром, ты что-то значишь. Но мать умерла из-за тебя, а Ника… Куда ты льешь столько бензина?
– Здесь все сгорит, они тут ничего не найдут. А мы уедем… мы все сядем сейчас в машину и уедем… Ты не думай, ЭТИМ все не кончится, этот дом сгорит, только и всего, а мы… мы все трое будем жить… Ты знаешь, у меня деньги спрятаны, и паспорта есть… Поедем в Украину, там много мест, где нас никогда не найдут, оттуда в Прагу, потом куда-нибудь дальше… На Восток… В мире много мест, были бы деньги, а у нас они есть… Я не знаю, почему ТОТ дом, тот проклятый дом и тот подвал не сгорели тогда. Я все сделал, понимаешь ты это, сестра, я старался… я очень старалась.
– Все бросить, бежать… Столько лет, и все прахом, столько вещей… Столько всего покупали, столько ценного… И все бросить… Я всегда знала, что ЭТИМ все и кончится. Ты вернулся, и наша жизнь превратилась в ад – мать умерла, а потом появился тот старик… лесник… Как он нас нашел?
– В газетах прочел…
– В газетах? И ты еще смеешься? Он явился требовать денег, шантажировать нас, и ты…
– Это не я, это ты его убила, не забывай!
– Потому что ты вынудила меня это сделать… ты так просила помощи, ты так просил… умолял… Когда я ударила его бампером, он так закричал… Там, на той дороге… Тебя со мной не было, я была за рулем, ты в это время сжег его хибару… Только это ты и умеешь – поджигать!
– ЗДЕСЬ ТОЖЕ ВСЕ СГОРИТ!
– Странно, что ты не сжег тачку того кагэбэшника, там, в лесу… Когда он явился к нам и сказал, что готов продать информацию о… Он же о тебе говорил! О тебе, глядя тебе же в глаза… Здесь, в доме, он так и не догадался, кто есть кто, он видел только нас двоих, но знал, что нас всегда было трое у матери… А там, в лесу, у дома того лесника, куда ты его заманил, там, на пожарище, он догадался, он понял, что ты это ты…
– Он понял… потом, в самом конце… Он был просто жадный скот, шантажист, вымогатель, не жалей его, сестра.