Три царицы под окном
Шрифт:
Личная Томочкина жизнь была у них, можно сказать, притчей во языцех. Сколько себя Соня помнит, столько помнит и Томочкины причитания по поводу отсутствия этой самой личной жизни. Нет, вообще-то она их с Викой никогда ни в чем не упрекала. Ну, может, так, иногда, походя. Под плохое настроение. Даже и упреком это было назвать нельзя, она просто проговаривала вслух свои грустные мысли, и все. Она очень добрая, их Томочка. Ей, наверное, так легче было жизненные трудности переносить, грустные мысли вслух проговаривая. Она даже, бывало, и маму покойную вслух поругивала – умерла, мол, скинула мне на руки свой приблудный выводок… Вика однажды правда возмутилась, продемонстрировала ей свое недовольство насчет «приблудности», и Томочка очень долго удивлялась, и пожимала плечами, и обижалась совершенно по-настоящему – что я такого плохого сказала? Как оно есть, так и есть… Я, мол, законная родилась и отца своего хорошо помню, а вы как есть обе приблудные, неизвестно от каких поэтов да писателей рожденные…
«Поэты»
Сама она маму помнила плохо. Странно – она ж вроде большая девочка уже была. Восемь лет ей исполнилось, когда мама умерла – возраст для ребенка уже сознательный. И все равно не помнит… Так, обрывки какие-то несуразные зацепились в памяти. Кашель мамин помнит постоянный и надрывный, дым от сигарет… Еще платок ее помнит – темный, павловопосадский, с синими цветами по полю. И долгое стояние у окна все с той же дымящейся сигаретой. И нервный стук пишущей машинки по ночам…
А еще она помнит, как однажды ввалился к ним в квартиру веселый дядька с усами, затряс радостно перед маминым лицом этим вот самым журналом «Юность», в котором стихи ее были напечатаны. Мама схватила журнал в руки, потом заплакала, затряслась вся, обняла дядьку, поползла по нему вниз… А потом дядька долго держал Вику на коленях, улыбался умильно. И улыбка сквозь усы просвечивала ненастоящая какая-то, будто приклеенная. Потом, через несколько лет, мамы уж и в живых не было, Томочка рассказала Вике – это отец, мол, твой тогда приезжал… А Вика и не запомнила его даже. Тогда, в тот вечер, Томочка их с Викой быстро собрала-одела да гулять увела. А на улице, между прочим, градусов тридцать мороза было…
Они тогда долго гуляли по стылым улицам, и вперегонки бегали, и с горки катались, и в «царицу» играли… Была у них особенная игра такая, Томочкой придуманная. Начинала ее обычно Томочка, призывно декламируя для них с Викой первую пушкинскую строчку – кабы я была царица… Ну а дальше уже шло все само по себе, кто во что горазд. И сказочные однобокие мечтания «трех девиц под окном» про всякие там «наткала бы полотна» и «родила богатыря» послушно отступали в сторону, давая дорогу их неуемным фантазиям. Вика, когда совсем маленькая была, очень хотела, чтобы ей как сказочной царице предоставили полный комплект девчачьих удовольствий – всю игрушечную витрину из магазина «Детский мир», например. Или всю тележку мороженого на улице. Чтоб было много-много. С возрастом игрушки и мороженое трансформировались уже в нечто более материально существенное, но принцип «много-много» все равно оставался неизменным. Много всякой одежды, много всякой еды, много колечек-сережек-бусиков… Томочка всегда над этим Викиным «много-много» подсмеивалась, ограничивая свои «царицынские» притязания «хорошим большим домиком с садиком», присутствием в нем самого царя как такового да бегающими по садику детишками. Вписывалась, можно сказать, в пушкинскую концепцию относительно девичьих мечтаний про «родила б богатыря». Хорошая бы из Томочки получилась царица. Да и из Вики по большому счету – тоже… А вот у нее, у Сони, с царскими проблемами дело обстояло гораздо хуже. Когда подходила ее очередь объявлять о своих желаниях, дальше первой фразы «…кабы я была царица» дело не двигалось. Она напрягалась изо всех сил, хлопала глазами, морщила лоб и не могла выдать ни одной, даже самой захудалой мечты. Как-то смешно было мечтать о вещах да вкусностях, о копченой колбасе, например, или о торте «Наполеон», и уж тем более – о хорошем большом домике. Она и сама не знала, о чем мечтать. О таком, чтоб можно было в руках подержать да глазами увидеть. Зачем его держать и видеть, если оно… уже есть. Всякое-разное.
А кстати, о книгах! Надо завтра же из кожи вон вылезти, а всю библиотеку сюда перевезти! Иначе Томочка быстро от нее избавится – обязательно затеет ремонт и избавится. У нее и так в последние дни уже «руки чесались» – не терпелось квартиру привести в порядок да начать, наконец, личную жизнь устраивать. Последние пять лет она только об этом и мечтала, все пасла свою подопечную Анну Илларионовну с ее квартирным завещанием, чтоб ее, Соню, наконец с рук спихнуть, все жила в своем отсроченном гедонизме, низводя их быт до совершеннейшего экономического абсурда и приберегая все лучшее на потом, на долгожданное устройство гнездышка для вожделенной личной жизни… Что ж, пусть поживет, как ей хочется. Она и правда заслужила. Пусть ее гедонизм житейский наконец наступит. А она, Соня, даже и обижаться не будет на Томочкины последние слова о том, чтоб они с Викой про нее как есть забыли, что все сестринские обязательства она перед ними выполнила и с лихвой перевыполнила… Не будет… Надо только книги успеть забрать…
Сон наконец тяжело и сладко опустился на веки, погладил по голове теплой рукой. А может, это старенький ангел поднял над ней свое крыло. Соня всегда чувствовала, до самого последнего момента осознавала эту грань сонного перехода в иной мир – она была особенной, будто качаешься в гамаке высоко над землей, и в небо не улетаешь, и на землю не падаешь… Сквозь это ласковое покачивание снова послышался знакомый шорох, будто потерлись друг о друга потревоженные легким ветром бамбуковые висюльки в кухонном проеме, но она все равно не стала открывать глаз. Пусть. Если даже это дух Анны Илларионовны прилетел – пусть. Что он ей сделает, в конце концов? И вообще, она хорошая была старушка… Вредная, конечно, но хорошая… И квартиру вот Томочке все ж таки оставила…
Лицо после нанесенной на него и смытой дорогущей маски лучше не стало. С чего бы ему лучше становиться, интересно? Синяка на скуле все равно никакой маской не изведешь… И темные круги под глазами тоже не спрячешь, и бледную кожу… «У вас, мамаша, очень измученный вид, однако. Вы что, недосыпаете? – заботливо поинтересовалась пожилая врачиха из детской поликлиники, когда она вчера заявилась с Сашенькой к ней на прием. – Вроде ребеночек у вас здоровенький… Может, вы решили на диету сесть? Смотрите, мамочка, так и до нервного истощения недалеко… А это ребеночку вредно…» Будто она и без врачихи не знает, что вредно! Не сама ж она себя довела до этого нервного истощения, ей-богу…
Еще раз осторожно потрогав набухший синяк на скуле, Вика тряхнула головой, пытаясь уронить волосы на щеки так, чтоб синяка не было видно, потом снова глянула на себя в зеркало исподлобья. Нет. Как ни старайся, все равно выглядывает. Если только замазать чем-нибудь… Завтра же гулять с Сашенькой надо… Вадим требует, чтоб она непременно соблюдала для сына строгий режим дня – кормление, сон, прогулки…
Вспомнив о Вадиме, она тут же напрягла шею, как норовистая лошадь, вздернула головой, отчего прямые пряди волос взметнулись над лицом черной гривой и свалились на плечи, снова открыв для обозрения всю синюшную «красоту». Вот сволочь какая, этот ее так называемый муж! Да если б она знала…
В комнате вдруг проснулся и закряхтел Сашенька, словно почувствовал на расстоянии нечаянный ее всплеск эмоций. А может, и правда почувствовал. Дети, говорят, материнские настроения сразу через себя пропускают. Соскочив с пуфика, она метнулась тонкой тенью в соседнюю со спальней комнату – там Вадим оборудовал для Сашеньки детскую. Красивая получилась комнатка – как на картинке. Да и вся квартира была такая – как домик для куклы Барби. Розово-пряничная. Со вкусом у Вадима было не очень. Бабский был у него вкус. Сентиментальный. А он всегда только своими желаниями руководствовался, Вику и не спрашивал. Действительно – зачем ему с ней советоваться? Она ж ему никто и звать никак, получается. Одно название, что законная жена. Никакого толку от этой законности, страдание одно…
А начиналось как все красиво, если вспомнить! Точно по ее сценарию начиналось, как она когда-то себе намечтала… Пришел, увидел, засыпал цветами и дорогими подарками, через неделю в загс повел. И свадьбу скороспелую и шикарную закатил, и кольцо с брюликом, и шубу на плечи. После свадьбы привез в свой северный богатый город, сразу в эту вот квартиру… Сказка! Она тогда и дышать боялась, чтоб ненароком эту сказку не спугнуть. Потому что так не бывает, ей казалось. Чтобы все сразу, чтобы всего много-много. Томка тогда еще сказала – помнишь, мол, как ты в детстве хотела – кабы я была царица… Помнишь?