Три Царя
Шрифт:
— Тогда как наш певчий то ужрался вновь, что лыка не вяжет, да еще и водкой полисовской? У нас таких не водится! 3/4 негодовал Старик.
— Это всё она! Она свои козни строит, ибо не ублажали мы её, забыли совсем, не боимся больше, а стоит! Стоит боятся её гнева пучинного!
— Опять она, опять баба какая-то гневается, Вокрут тоже мычал в первый раз что-то подобное. Чего ты нам не договариваешь, старик? — спросил Балдур.
— Да ничего, — старейшина бросил взгляд на Ярика и поморщил брови, от чего, казалось, что густые, торчащие в разные стороны седые линии сливались в одну. — Никто не гневается, это он так. — Он резко
Старик махнул костлявой рукой на прощание и встал, как тут же его осадил Ярик, бесцеремонно схватив за шиворот.
— Посади за стол пятерых, кто-то наверняка из них наверняка окажется лжецом, — начала Мира с любимой поговорки. — Рассказывай, старик, рассказывай всё что знаешь. Что за особа такая? Почему гневается и требует благ всяческих? Смотри мне, я может выгляжу шикарно, но не смей темнить, не позволяй себе судить неверно из-за моей красоты.
— Да сказки это, — нервно сглотнул старик. — Что твой пень, говорю же. Холопы народ простой, горазды не выдумки всякие, вот и понавыдумывали персонажей себе увлекательных, чтобы жизнь ярче казалась. Бред, чушь, выдумка.
— А вот и не выдумка! — прервал его кабачник. — Полная правда, я сам её своими глазами видел, ну не её саму, а силуэт на волнах. Злая она баба. Душа у неё гнилая, корывыстая.
— Корыстная? — переспросила Мира.
— Ага, она самая. Корывыстая.
— Так что за баба-то? — Ярик, переадресовал свой вопрос кабачнику.
Тот прошелся жирным рукавом по носу, вытирая остатки засохшей каши и стряхивая крошки в длинную бороду, с серьезным лицом начал:
— Значится, жила у нас тут особа такая, важная, по крайней мере хотела такой казаться. Это было еще в ту эру, когда наша деревня блистала во всей красе жемчужины Янтарного. Так вот, значится, ходила она по селу, вся в шелках, в мехах, моё почтение, нос к небу, задница к югу. Мужчиье к ней и так и сяк и тыкмо такмо, а она всё воротила. Грит лишь царь её достоин, и она сама царица.
Спала она, значится, в доме таком, что ей всей деревней отстроили, ну точнее мужики отстроили. Хоромы, мать их, моё почтение, каких свет не видал. Тотемы из ясеня, стены из красного дуба, ковры с кружевами из золота, в общем царске, царске. Ходила она, носом воротила, мужичье всё умом тронулось, и в один день…
— Что-то случилось, 3/4 пробубнил Балдур.
— Еще что! Не просто что-то, а целый екелдык! Гуляли значится всей деревней Навий день, накрыли поминальный стол, принесли требы, скорлупы заготовили целый мешок. Выходим к кругу богов, значится, а тотем Марены пропал, а на её месте те самые шелка и меха что девка носила. Бабье ударилось в слезы, мужичье поиск устроило. Всем селом девять дней и девять ночей искали, ни тотема, ни девки.
— А потом что-то началось.
— А то! Корабельщик наш, значится, после Навьего дня на переправу пошел как обычно. Судно подготовил, товарами загрузил, певчего позвал и вышли. Да только, эт самое, встали они в штиль, как только от берега отошли. Певчий колдует, а не колдуется, словно озеро замерзло, хоть и льда почти не было. Березень на дворе, лёд потаил давно.
Затем волны подниматься стали, при штиле то. Певчий снова за ремесло своё, только хоть бы хрен, не поддаются ему гладь озерная. Ревет пучина, гневается, вода пенной чернявой бьет о борта, раскачивая посудину, а вдалеке слышен голос женский, что благ и требов просит. Марена сама, едить её кобыле под хвост, появилась, да в нарядах, шелках и мехах. Нос к небу, задница к югу.
Корабельщик едва ноги успел унести, а вот певчему меньше повезло. Схоронили мы бедолагу в пучине Янтарной, даже тело не всплыло позже. Пожрала его Марена или девка та, пёс их разбери. С тех пор мы дары приносили, ублажали, как могли, а она нам по Янтарному ходить позволяла.
— По-твоему, у вас в озере Марена живет? Дочь Чернобожья, правительница зимы и смерти? — прервал рассказ кабачника Ярик.
— Ну так! Иначе никак, говорю же, вышла из глубин в шелках и мехах. Волосы чернявые, платье белоснежное, что зимняя вьюга, на плече ворон сидит и смотрит, а в клюве у него ключ от царства мертвого. Держит она, значится, в одной руке серп, а в другой камень алынкый размером с яблоко.
— Рубин алый?
— Именно он, алый как кровь, как смерть. Говорил я тебе старый, не причина её забывать, раз у нас с певчими и едой проблемы. Вот она и разгневалась, лишила единственного дохода. Село в дерьме, суда не ходят, народ мрёт. Пополняет царство её.
Ярик поморщил нос и задумчиво почесал затылок, наблюдая за тем, как внимательно слушает Сырник.
— Марена традиционно является верхом на буром на медведе со смоленными волосами, в короне из золота и соломы или с белым волком, нося накидку из сермяги, что покрывает седые волосы. Никогда не слышал, чтоб она в озере купалась.
— А вот, господин колдун, теперь слышали. Явилась, лик злой, волосы что паруса развиваются, и как начала вопить. Мужичье за головы похваталось и за борт прочь. Страшно. Страшно.
— Что ты брешешь? 3/4 вмешался Старейшина. — Откуда знать могешь? Ты ж тогда еще и в мыслях не родился и даже не зачался.
— Мне бабка моя рассказывала, да всё в подробностях таких, что будто сама видела.
— Так может бабка твоя и есть та царица? А? Али может она и есть владычица зимы и смерти?
Уши кабачника покраснели, а губы гневно зашевелились. Он согнул руку в локте и показал неприличный жест старику, который кричал громче всех. Староста цокнул и сплюнул под скамейку, демонстративно отворачиваясь.
Мира наблюдала за перепалкой этих двоих и дивилась. Они, погруженные в спор, были готовы собственную мать сдать, лишь бы заткнуть соперника. Сырник, что явно был увлечен рассказом кабачника, схватил кусок засохшей корки хлеба и метнул в человека.
Владелец «Крота» резко обернулся и, увидев перед собой взгляд аури, который буквально приказывал ему продолжить, произнес:
— Сам я не видал, но бабка моя рассказывала в мелочах, да и деревня вся наша верит. Вот с тех пор мы ублажаем её, то песни лучезарные поём, то подношения какие оставим, а она их сразу на дно утянет. Так и живем, точнее жили. Мы ей, а она нам по озеру ходить давала.
— И как это может быть связанно с тем, что певчие спиваются до могилы?
— Ну как же, госпожа колдунья, певчие приливами управляют, по озеру ходят, а она в озере живет. Вот видать разозлилась она или просто не в духе, и наложила проклятье на них, да и на всё село наше. Караул нам, ежели не задобрим Марену Зимоправищую, Марену Смертоцарствующую.