Три цвета времени
Шрифт:
Эта секунда не наступала. Гаэтан, спавший во время разговора, проснулся, когда все смолкли Он проснулся сразу, как просыпаются на войне. По лицам собеседников Ганьон понял все. Пожав руки Радзивиллу и Лефевру, он не произнес ни слова В эту минуту в комнату вошли Бергонье и товарищ Бейля, спутник многих его поездок, аудитор Государственного совета Бюш. Поздоровавшись, Бюш произнес:
– Говорят, это артиллерия казака Сеславина, но разведка показала, что он еще очень далеко.
– А разве у здешних неаполитанцев есть разведка? – спросил Бейль с досадой и иронией.
Лефевр ответил:
– Ну, не военная разведка, конечно!
– Ах, вот как! – воскликнул Бюш – В таком случае мое заключение о дальности Сеславинской артиллерии преждевременно. Прошу извинить!
– Куда же к черту годятся ваши кавалеристы, если вы не высылаете разъездов? – спросил Бейль.
Ответил опять Лефевр:
– О виленских делах вообще судить довольно трудно, но госпитальные врачи говорят, что нет ни одного необмороженного итальянца. Французы, особенно нормандцы, выносят холода значительно легче, а эти сначала зябнут, а потом сразу теряют ощущение холода, после чего им режут руки, ноги
– Я не об этом говорю, – возразил Бейль. – Я хочу сказать, что армия совершенно разложилась В Москве я неоднократно видел, как офицеры и солдаты дрались из-за раздела какого-нибудь имущества А то, что ваша кавалерия бездельничает в Вильне, только подтверждает мою мысль.
– Однако положение довольно неприятное! Мюрат ожидал приближения русских не раньше как через три-четыре дня, – сказал Ганьон – Ты был совершенно прав, Анри, когда выгонял меня из Вильны.
– Бейль вообще очень предусмотрителен, говорю без преувеличения: если бы не он, то я не сидел бы здесь, а был бы подо льдом Березины, – сказал Бергонье, беря Бейля за руку и пожимая ее. – Если бы вы знали, что это был за ужас, когда проклятая Березина наполнилась водою поверх ледяного покрова и разлилась на целый километр! На второй водной поверхности возникла тонкая ледяная корка. Все это трещало, плыло, качалось под ногой. Нас спас баварец Вреде. Бродя со своей бригадой по лесам и берегам, он встретил около Студенки литовца, ехавшего верхом на мокрой лошади. Уж не могу вам сказать, как Вреде с ним объяснялся, но только литовец показал на Студенке место, где он переехал верхом Березину, «став на конский круп и даже не замочив обуви». Мокрая лошадь служила лучшим переводчиком с литовского языка на немецко-французский, на котором говорит Вреде К тому времени, когда в штабе узнали об этой переправе, вода опять поднялась. Ширина реки всех испугала. Мюрат убеждал императора, что армейская переправа невозможна, и уговорил его решиться на отъезд без армии. Из соседних сел в штаб пригласили крестьян и корчмарей, долго расспрашивали их о переправах, хорошо вознаградили и отпустили, громко называя те пункты и районы, в которых якобы должна состояться наша переправа. Очевидно, русские поддались на эту удочку, так как именно в этих местах были сосредоточены их поиски. Я не знаю, что произошло потом. Я слышал, что император с Коленкуром, Мутоном и Вонсовичем переправился на следующий день. Я был совершенно болен и разбит и считал себя погибшим, если бы не Анри! Этот мудрец уговорил меня вечером переехать через реку в том месте, где работы понтонеров еще только намечались. Без него я ни за что бы не решился на эту головоломную операцию. И вот – я спасен. Ну, как ты смотришь теперь на дела? – обратился Бергонье к Бейлю.
Бейль заговорил очень резко, взглянув на ослабевшего от болезни Бергонье:
– Я никак не смотрю на дела, потому что никаких дел не делают наши разбогатевшие маршалы и армия, которая совершенно не понимает, за что она дерется. Я ждал, что Франция объявит Польшу свободной от русского деспотизма, что Литва станет на ноги, что в России мы нанесем удар рабовладению. Ничего этого не случилось. В нашей армии исчезла энергия даже тысяча семьсот девяносто шестого года, не говоря уже о тысяча семьсот девяносто третьем! Почему я это говорю? Припомни, Бергонье, сам; по-моему, это было шестого ноября под Смоленском. Помнишь, когда пошел невероятно густой снег и мы не сразу узнали примчавшегося графа Дарю, так он был засыпан? Помнишь, как тотчас же вокруг него и императора был расставлен двойной ряд часовых? Ну, ты помнишь, в чем дело?
– Ну да, продолжай, помню! – сказал Бергонье, смущаясь и словно не понимая, зачем Бейль вызывает это тяжелое воспоминание.
– Ну, так вот: ты помнишь, что было дальше, после того как ты спросил, зачем этот двойной ряд часовых? Все поняли: значит, что-нибудь случилось.
– Ну да, помню! – отвечал Бергонье уже с явной досадой в голосе и отвернулся к окну, чтобы не смотреть в глаза Бейлю. Но тот, с заострившимися чертами лица, наклонясь грудью к столу, старался поймать взгляд Бергонье, заставить его говорить.
Бергонье молчал.
– Вот что, Бергонье. Не делай секретов из того, что все знают. Мы не будем называть имен тех, кого император пригласил сразу после прочтения эстафеты, привезенной графом. Император был в Смоленске, а в Париже в эти дни подавляли заговор Мале [55] , писали опровержение на подпольные типографские листовки, извещавшие о полном истреблении французской армии и призывавшие произвести аресты министров и префектов, чтобы, как думали одни, посадить Бурбонов, другие – вернуть времена Конвента. Но дело не в этом. Заговор Мале – амальгама монархистов и крайних республиканцев, неожиданно дружно соединившихся против Наполеона… Дело в том, что император позвал нас в числе других офицеров и в резкой форме, ничего не скрывая, рассказал о парижских событиях. Так он всегда, при внезапных поворотах, любит узнавать настоящие мысли и чувства людей.
55
Заговор Мале. – Мале Клод Франсуа (1754—1812) – французский генерал, республиканец, один из руководителей тайного блока роялистов и республиканцев в период Консульства и Империи. Дважды (в 1808 и в 1812 годах) организовывал заговоры с целью низложения Наполеона I. Во время заговора 1812 года Мале выпустил ложные прокламации с сообщением о смерти Наполеона в России, с помощью двух воинских частей арестовал министра полиции Савари, освободил арестованных противников наполеоновского режима. Однако уже на следующее утро заговор Мале был подавлен, а сам Мале предан суду и расстрелян.
Бергонье нахмурился. Бейль продолжал:
– Я не говорю о тебе, но припомни, с какой мукой другие старшие офицеры говорили: «Значит, страшная революция тысяча
56
Сен-Жюст Антуан Луи (1767—1794) – французский политический деятель, якобинец, один из ближайших сподвижников Робеспьера. Комиссар Конвента в Страсбурге, а затем в Бельгии. После переворота 9 термидора был гильотинирован вместе с Робеспьером, Кутоном и другими.
Кутон Жорж (1755—1794) – адвокат, один из видных деятелей французской буржуазной революции и руководителей якобинской диктатуры. Принимал деятельное участие в подавлении контрреволюционного восстания в Лионе.
57
…восемнадцать лет тому назад французские крестьяне получили землю… – Речь идет о декретах Комитета общественного спасения периода якобинской диктатуры 1793—1794 годов. Добившись всей полноты власти, якобинцы осуществили широкую продажу крестьянам земель эмигрантов, возвратили крестьянам общинные земли, захваченные у них в течение последних 200 лет, безвозмездно отменили все феодальные повинности.
– Семьдесят девять тысяч человек.
– Значит, это не постоянный состав, а проходные ворота, где ни одного дня не бывает тесно сплоченной военной семьи. И не война тому причиной. Этот поток, тридцать пять раз сменивший состав бригады, несет с собою человеческие единицы все худшего и худшего качества, а разложение армии, кроме того, идет еще и сверху. В штабы влилась старая волна титулованных людей, мечтающих о «законной» власти. Я не говорю о Радзивилле – у него свои причины стать сторонником французского оружия. Я говорю о наших аристократах: у них свои счеты с Бонапартом, как они выражаются. Итак, старое вино – в штабных мехах, и неперебродившая молодежь – в составе новых батальонов. А хуже всего – исчезновение живого интереса к тому, за что воюет Франция. Неужели возможно допустить, чтобы безграмотная, дикая толпа донских крестьян, именуемых казаками, могла обращать в бегство тысячи французов, знающих, за что они сражаются? Россия побеждает, вовсе не потому, что она хороша, а потому, что мы стали плохи. Я знаю русские войска; я достаточно много читал и видел в Москве. Россия – страна самозванцев, рабства и фальши. Растопчин, призывавший бога в каждой своей прокламации, позабыл припрятать в своей библиотеке рукопись «О небытии божием». Я сам читал ее, проведя сутки в его дворце. Читал с помощью мальчика поляка, кажется, Пьера Каховского, как он себя назвал. На столе лежало распоряжение сжечь дворец. Однако, раскидывая зажигательные ракеты повсюду, Растопчин ухитрился свой дворец оставить в целости. И так всё. Ужаснейшие разоблачения секретов русского двора нашел я в растопчинской библиотеке. Мой кучер Артемисов привел мне этого застрявшего в Москве школьника Каховского, хорошо знающего французский язык. Я просил его читать мне мемуары русских историков. Это были ужасные сказания о трех Лжедмитриях, о Лжепетре, который на самом деле оказался Пугачевым, но тут же я нашел английский памфлет, раскрывший мне тайну нынешней династии. Так называемые нынешние Романовы тоже самозванцы. Никакой разницы с прежними. Один назывался Петром Третьим, а был Пугачевым, другой называется Александром Романовым, а на самом деле он – просто Салтыков, получивший дворянство прямо из екатерининской спальни. И эта страна…
– Остановись, Бейль, – произнес Бюш. – Я все-таки думал, что ты никогда не вернешься ко времени Гренобля. Ты опять повторяешь свои мальчишеские ошибки.
– Нет, это не ошибки. Что делают здесь французы? Вместо того, чтобы освобождать нации и уничтожать торговлю восточными рабами, французы стравливают еврея с поляком и белоруса с литовцем, чтобы иметь возможность держаться в крае со слабыми гарнизонами.
В разговор вмешался Лефевр:
– Но ведь у тебя вообще, очевидно, отвращение к войне? Ты говоришь так, как не может говорить военный комиссар императорского правительства.
– Я говорю как наблюдатель человеческих характеров. Я стараюсь руководствоваться логикой и изучаю разноплеменный состав нашей армии как исследователь.
– А где же твой патриотизм?
– У меня его нет, по крайней мере в твоем смысле. В каждом сословии свое понимание «отечества», совсем не похожее на другие.
– Как? Вот это – новость! Что же ты будешь делать дальше?
– Уеду в Милан. Это – мой любимый город.
– А я думаю – в Марсель, – ядовито вставил Бюш.
Все переглянулись.