Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День третий. Будущее
Шрифт:
*****
Мужчина, опять принимая в ванне горизонтальное положение, непроизвольно застонал, словно от боли в зубах. Да так громко, что на этот раз в кальдарий шагнул хозяин терм, и, протягивая отдыхающему сшитые корешком пергаменты, трогательным и дрожащим от волнения голосом пролепетал:
– Вот книжка моих стихов. Прочтите. Вы в один миг поймёте, что у меня вселенская душа. Стихи у меня писаны на тему Господа нашего, единственного и неповторимого! Не чета всем нечестивым Богам Пантеона…
– О твоей душе и виршах мне уже докладывали, – отмахнулся Филипп, у которого у самого душа была переполнена круче, чем любая чужая, даже патриархова вселенская. – О каком Господе речь?
– Хм… а говорите, что докладывали… не похоже на это… далеко от истины… ещё дальше от правды… – путаясь в формулировках, смущённо забубнил сенатор Понтий. – Хм… Разве Оталиция вам не сообщала?
– Сообщала! И не единожды! Я просто уточнял… для верности. А ты как всуе смеешь вслух упоминать мою благоверную и привлекать её дух к нашему разговору? Это недопустимый полемический приём!
– О простите меня, мой повелитель, я больше так не буду… Это было в первый и в последний раз!
– Станешь паинькой?
– Не сомневайтесь!
– Ты искренен?
– А то!
– Верю! В первый и в последний раз!
– Простите, ради Бога! Я люблю и не просто люблю, а обожаю сильную руку! – Понтий бухнулся ниц перед ванной, в которой лежал август. Явь сливается со сном, а сон – с явью.
Но сейчас явно была явь, и Филипп это осознавал:
– Так и быть, я прощаю тебя! Сам Господь прощает тебя! Поди сейчас вон и больше не греши!
– А мои стихи?
– Что «стихи»? Какие стихи?.. Ах, стихи!.. Продолжай писать свои вирши, если они будут не в пику мне, а во славу меня!
– Они во славу Бога.
– Значит, и меня, и моего отца – тоже! Пиши дальше и приноси мне для прочтения. Сам я, конечно, читать их не стану. Будешь декламировать мне вслух. Только, Боже тебя упаси, не здесь и не сейчас!
«Я и зрелище в Колизее с вашими викториями… грядущими… пусть даже их никогда не случится, смог бы в рифму как режиссёр поставить. Я любое поражение способен в массовом сознании превратить в победу, а падение со свободным ускорением (пусть это всего-навсего ускорение свободного падения) – во взлёт баллистического снаряда… ну, пусть снаряда из баллисты. Я и как сценарист выступить сумел бы, самолично и складно описав все события! Я Пушкин… я Вергилий наших дней!» – Понтий хотел было развёрнуто сообщить о своих талантах и гениальности (собственно, ради этого он и явился), но, что разговор закончен, император недвусмысленно дал понять такими простыми народными словами:
– Мне пора в следующую комнату! Чтоб воду в ступе не толочь, не заставляй мою душу страдать! Душа обязана трудиться: и день, и ночь, и день и ночь…
Сказав это, Филипп встал в ванне во весь рост, чутко прислушиваясь к шуршанию стекающей с него воды и ощущая на теле от этих струек приятную щекотку. Но он не засмеялся, а тем паче не заржал: «Смех без причины – признак дурачины!»
Понтий, смущённый величием и масштабом личности своего императора, остался в одиночестве потеть в кальдарии, хотя изначально в его планах этого не значилось. Подумал при этом: «Как же я обожаю сильную руку!»
Лаконик-судаторий
«О, пускай мне говорят
О нефрите, что блестит, озаряя тьму ночей,
Но когда мне от вина
Сердце радость озарит,
Не сравнится с ней нефрит!..»
Отомо Табито
Стены вокруг императора блистали большими драгоценными кругами. Александрийский мрамор оттенял нумидийские наборные плиты, покрытые тщательно положенным и пёстрым, как роспись, воском. Кровля в комнатах-атриумах вся была из прозрачного и разноцветного стекла. Фассийский камень, редкое украшение даже для Храмов, обрамлял бассейны и ванны. Краны, из которых лилась холодная и горячая вода, были из чистого серебра. Вокруг высилось множество искусных и дорогих изваяний и колонн, ничего не поддерживающих и поставленных лишь для украшения, чтобы дороже стоило. Так сказать (кто ж с этим публично поспорит), уютно, скромно, камерно, по-семейно-родовому, и одновременно всё тихо-мирно, чинно-благородно, современно и модно: в точности по стоику Сенеке – все причислявшие себя к римской элите равнялись сегодня на его… несвежую писанину двухсотлетней давности. Парадоксы рулили историей и современностью – с абсурдом не поспоришь, перед ним можно лишь разинуть рот, округлить глаза и замереть в остолбенении.
Император бодрствовал и, никуда не спеша, мигрировал внутри терм на своих двоих: никто его не переносил, из тени в свет не перемещал.
О баня! Римская баня! Как ты хороша! Внутри организма так и поёт душа!
Вот, наконец, она… нет, не весталка, а сухая парная с восьмидесятиградусной жарой – округлый лаконик-судаторий как часть кальдария. Сауна! Парилка! Потовыжималка! Ух! Уф! Кряк! Крях! Филипп поухал, поуфал, покрякал и даже покряхтел. Разве что ахнуть и охнуть не успел или желания не изъявил, но случай для такого случая представится наверняка ещё не единожды! Не в последний же раз он в своей жизни парится!
Специальные пустоты под полом и в стенах были заполнены горячим паром, подогревая таким образом все тёплые и жаркие комнаты терм (уровнем ниже стоял если не добела, то докрасна раскалённый котёл, в котором, как в адовом пекле, кипела-бурлила вода).
Снова с мужчины пот то ли полил в три ручья, то ли посыпался градом – уже не от повышенной влажности, а от сухой жарищи.
«Как в моей родной Аравии, пусть она мне… и не родная! Печёт, как в пустыне! Словно сейчас белое солнце… надо мной! Только песку снизу для отвязного кайфа и полной реалистичности не хватает!» – подумал император, и из его разверстых уст само собой вырвалось – это душа понеслась в рай:
– Эй, кто-нибудь! Песку сюда! Живо! Только не карету мне! Не карету! Я не собираюсь ехать в деревню или в любую иную глушь! А то был у меня однажды в персидском походе случай, когда мне карету вместо песка… и даже вместо колесницы подогнали! Наверное, в Рим исподтишка пускать не хотели…
Прислуга, состоящая из двух Понтиевых рабов, проворно доставила песок, словно сами парни давно стояли наготове, а песок был уже у них под руками (хватая мешок с сыпучестью, оставалось только не перепутать его с глиной или галькой).
Император проявил недовольство, нахмурившись и затем поиграв дугами бровей:
– Это что за дребедень? Вы меня плохо слышали? Я сказал «песку»! Хотите, чтобы я по десять раз повторял одно и то же?
– Этот песок – из лучших сортов египетского тростника! – виновато улыбаясь, пояснил один из самых сообразительных рабов-банщиков. – Ничего более качественного во всей округе… даже и в Италии сегодня днём с огнём не сыскать! Следующая поставка в Рим будет лишь спустя неделю, а то и через месяц, не раньше, ибо на море шалят пираты…