Три эссе
Шрифт:
В нем открывается несомненный талант путешественника. Это ведь тоже дар Божий - уметь наслаждаться одиночеством, природой, ночевками под открытым небом, ледяной водой горных ручьев... В часы досуга он бродит по горам, собирая новые растения для своего гербария и сочиняя стихи. А вообще Шарль Нодье работает библиотекарем - в разных библиотеках. Ни в одном из швейцарских городков он не задерживался надолго; в 1806 читал в Доле курс лекций по литературе, и можно не сомневаться в том, что его слушатели получили блестящее образование; в 1808 он уже служил секретарем и библиотекарем у Герберта Крофта - английского филолога, живущего в Амьене. В 1812 году судьба
Судьба любит иронию: человек, испытывающий острую необходимость в постоянном общении с книгами, любивший их совершенно уж необычной любовью, получавший удовольствие от одного только прикосновения к плотным страницам, к кожаным переплетам, от самого запаха пыльных фолиантов наконец, - вынужден был скитаться, и подобная кочевая жизнь лишала его возможности завести собственную библиотеку. Правда, позднее он объясняет, что помогло ему пережить подобное испытание. Шарль Нодье цитирует своего современника, библиофила и владельца огромной библиотеки Валенкура, который, утратив в пламени пожара свою драгоценную коллекцию, сказал: "Мало пользы принесли бы мне эти книги, не научись я обходиться без них".
После крушения наполеоновской империи Нодье возвращается в Париж. Он работает и рецензентом многих столичных изданий, и редактором, и постоянным сотрудником ежедневной газеты. Он издает несколько своих романов и множество рассказов. А в 1824 году приходит и награда от судьбы за все перенесенные испытания - Шарля Нодье назначают главным хранителем библиотеки Арсенала, и эту должность он занимает до самой своей смерти.
В те времена памятники старины переживали не лучший период в своей долгой жизни: старые замки со всем их содержимым скупались "нуворишами" за бесценок, и многие вещи, не пришедшиеся ко двору, попросту безжалостно уничтожались. Книги ценились менее всего, зато в цене были кожа и сафьян их переплетов; и потому появился даже новый род промысла - "книжное живодерство". Редчайшие старинные экземпляры "обдирали", а затем продавали на вес торговцам-кондитерам и бакалейщикам. Из больших и плотных страниц было удобно делать кулечки и конвертики для конфет, пирожных и специй. Помните незабываемую сцену у Э.Ростана, когда добряк Рагно спасает от жены кулечки, свернутые ею из поэм и баллад?
Вообще, Эдмон Ростан, равно как и его современник - Теофиль Готье бесконечно много почерпнули у Шарля Нодье. Ростану прежде всего был сделан царский подарок - фигура дуэлянта, ученого и фантаста Сирано, которого сам Нодье считал незаслуженно забытым.
Нодье писал о нем, о Рабле, и многих и многих других в своей знаменитой "Библиографии безумцев", отмечая, что Свифт и Вольтер очень много почерпнули из "Путешествия на Луну" гениального француза, и многим, соответственно, обязаны ему.
Он был настоящим рыцарем - миролюбивый, кроткий библиофил Шарль Нодье. Говорят, что тема непризнанного гения - его излюбленная тема, но это не совсем так. Непризнанный гений - это человек, по определению, не замеченный современниками и несправедливо забытый потомками лишь потому, что толпа не в состоянии оценить его труд и мастерство. Однако Нодье волнует не столько несправедливость человеческих суждений, сколько неравная битва между человеком и гораздо более серьезным противником - Временем, либо Историей. Его пугает жестокость и непредсказуемость, слепота случая, лишающего автора надежды на признание. Нодье воюет против несправедливости истории, стараясь всякой малости отыскать место в ее необъятном пространстве.
Каждый
Нодье спасал их - потерянных, неприкаянных, обреченных на гибель в кондитерских и бакалейных лавках, в сапожных и кожевенных мастерских. Он измерял линейкой поля, по-детски радуясь, если в найденном экземпляре они, необрезанные, были на несколько миллиметров шире, нежели в ранее найденных; он скрупулезно изучал факсимильные оттиски, заметки на полях и примечания.
Он, может быть, единственный понимал, насколько важны эти заметки, сделанные рукой де Ту и Вольтера, кого-нибудь из Людовиков, Руссо или Гролье и предсказывал во многих своих статьях, что с течением времени подобные заметки станут цениться намного выше самой книги.
Он с равным восторгом пишет о бумаге и о переплетах, о формате и о монограммах владельцев. Его восторгает рукописная помета Гролье на книгах его библиотеки: "Я принадлежу Гролье и его друзьям". Кстати, Шарль Нодье не выносил экслибрисов, считая их пустыми и выхолощенными значками, ничего нового книге не дающими и только портящими ее прекрасную внешность. В чем-то он был прав, если учесть, что в его библиотеке хранился том, подаренный Монтенем Шаррону с заметками обоих, или уморительная "Маранзакиниана" книжечка, отпечатанная аббатом де Грекуром в Бурбонском дворце тиражом всего 50 (!) экземпляров и сплетенная с несколькими листками меньшего формата с собственноручными пометками Жаме-младшего.
Казалось бы, он помешан на книгах: он пишет в основном о них, он пылает неизлечимой страстью - но при ближайшем рассмотрении оказывается, что книги для него всего лишь связующее звено, материальный след ушедшей либо уходящей эпохи, и с их помощью он разговаривает с людьми.
"Парижский часослов" - один из бриллиантов собранной им коллекции - это голос молодого и влюбленного Ронсара, написавшего в конце книги свой сонет, ставший известным именно благодаря Нодье. "Нравственные и политические максимы, извлеченные из "Телемака"", книга, переплетенная дофином, будущим королем Людовиком 16 - это жуткая усмешка судьбы, кровавый ее росчерк, предсказание, которое один французский король сделал другому. Его исследования о знаменитых переплетах - это поэтический рассказ о переплетчиках, боготворивших свою работу. Он знал их по именам, и преклонялся перед ними, как перед любыми другими художниками.
Библиофильские истории Шарля Нодье - это способ любить и помнить людей через книги, написанные ими и о них.
Его обожал слушать Александр Дюма, который вспоминал впоследствии, что Нодье говорил так, будто знал их всех - бесконечных королей Карлов и Людовиков, Монтеня и Руссо, Стерна и Вольтера, Рабле и Сирано...
Квартира Нодье при библиотеке Арсенала была местом свидания "всей романтической литературы", как заметил кто-то из современников. Отсюда почти не выходили Виктор Гюго и Стендаль, Теофиль Готье и Жерар де Нерваль, Мериме и Ростан, Сент-Бев и Мюссе.