Три изысканных детектива (сборник)
Шрифт:
— Гранжан? — повторил Жозеф и яростно поскреб в затылке.
— Да, Леопольд Гранжан и Поль дружили, несмотря на разницу в возрасте. Поль относился к Леопольду как к младшему брату, которого у него никогда не было. Леопольд в ту пору был совсем мальчишкой — лет семнадцати-восемнадцати, а Эрнестине уже исполнилось двадцать, и судя по письмам, Поль был очарован. Эрнестине же его влюбленность льстила, но сама она не питала к нему никаких чувств.
Виктор уже давно пытался рассмотреть перевязанную голубой лентой стопку писем, которые мадам Тэней прикрывала руками на столе, но ему это никак не удавалось. Его взору были открыты лишь в изобилии разложенные на столе схематические изображения новейших механических прессов и печатных станков, бланки заказов и несколько личных писем со стилизованным цветком вместо подписи. Мадам Тэней заметила его старания и взмахнула стопкой конвертов:
— Вот, перечитываю наши любовные письма. Это было так давно, в семьдесят третьем… Полю тогда уже сорок стукнуло, но он выглядел лет на десять моложе, а я была восемнадцатилетней провинциальной девчонкой. На меня произвели сильное впечатление столичная жизнь и этот спокойный, уверенный в себе мужчина. Нас с Полем познакомил мой отец, они служили в одном полку. Мне понадобилось несколько лет, чтобы в этом тихом омуте найти чертей. Знать, что твой муж бабник, — приятного мало. Но я не хочу его потерять! — пылко закончила она.
— Не отчаивайтесь, мы почти напали на след! — заверил Жозеф, которого одолевали мрачные мысли, взбаламученные этим рассказом об изменах. Он постарался переключиться на расследование. — А вы не могли бы дать нам адрес Эрнестины Гранжан?
— Могу назвать вам лишь тот, на который ей давным-давно писал Поль: улица Вильдо, дом пять, со стороны сада Пале-Рояль. Это ателье по пошиву военной формы. Я сильно удивлюсь, если Эрнестина все еще работает там.
— A у вас нет фотографии мужа?
— Вот, пожалуйста, он снимался в прошлом году. Такую же я отдала полиции.
— Месье Тэней высокого роста? — задал очередной вопрос молодой человек.
— Выше вас на голову.
Виктор и Жозеф, поблагодарив мадам Тэней, поспешно откланялись — оба торопились обменяться впечатлениями. Закрыв за ними дверь, Марта Тэней подошла к застекленной стене бюро, и ее силуэт зыбкой китайской тенью качнулся над громокипящим печатным цехом. Она зябко обхватила себя за плечи и вздохнула.
Джина Херсон прислушалась к затихавшим в коридоре шагам дочери. Любовь пошла Таша на пользу, наполнила ее внутренним светом, который пробивался наружу здоровым румянцем, и Джина, боясь признаться в этом самой себе, завидовала ей. Она прошлась по мастерской, где ученики забыли кто платок, кто перчатку, собрала палитры и кисти, сложила их в рукомойник и заперлась на жилой половине, откуда редко куда выходила.
Несмотря на нежную заботу и внимание со стороны старшей дочери и ее возлюбленного — или жениха? — Джина страдала от одиночества. И скучала по Рахили — с младшей дочерью они были более близки. А Пинхас… Пусть в последние годы он стал для нее всего лишь случайным попутчиком, но все же то, что муж отказался от развода и теперь, будучи в Америке, вел с ней теплую переписку, очень поддерживало Джину, упорядочивало течение дней. Эмиграция, пребывание в Германии, болезнь… Потом Таша уговорила ее перебраться в Париж. Но город, издалека казавшийся сверкающей драгоценностью, обещавший счастье и ничего кроме счастья, встретил ее унылой рутиной повседневности. Пинхас находится за тысячи километров от нее, по другую сторону океана, Рахиль затерялась где-то в центральной Европе с мужем, не знакомым Джине человеком, который с загадочным видом взирал на тещу с фотографии в деревянной рамке на каминном колпаке. Конечно, здесь у нее есть Таша и Виктор, такие милые, она им стольким обязана, но…
Джина многому научилась за годы скитаний. И главное, что она узнала, — разлука с близкими и родиной дает возможность день за днем переосмыслить свое прошлое, оценить прожитое время, каждое его мгновение, начиная с младенчества. Такое самонаблюдение неизбежно и беспощадно открывает то, что раньше воспринималось только на подсознательном уровне, дает панораму побед и поражений. И вывод неутешительный — счастливые и печальные периоды жизни, борьба, разочарования и обретения кажутся такими ничтожными, если смотреть на них оттуда, куда они тебя привели, что в пору прийти в отчаяние.
Джина приблизилась к зеркалу. Сорок семь лет, несколько серебристых нитей в по-прежнему роскошной рыжей гриве. Морщинки, слегка увядшая кожа на шее. Но фигура все так же стройна. Способна ли она еще понравиться мужчине? Джина медленно расстегнула блузку, юбку, расплела шнуровку на корсете. Одежда скользнула на пол. Собственная нагота, отраженная в зеркале, показалась ей хрупкой, словно стебелек травы, схваченный первыми заморозками. Она распустила волосы, тряхнула головой, чтобы они разметались по плечам. Так лучше. Летний свет не пробивался сквозь тяжелые занавески, и в полутемной комнате скорбный труд времени был не столь заметен — из зеркала смотрела прежняя Джина с крепкой высокой грудью и крутыми бедрами, она просыпалась внутри другой, живой Джины, стоящей напротив, наполняла ее ностальгией и любовным томлением. Женщина провела рукой по животу. Коснутся ли его снова мужские ладони? Прошепчет ли мужской голос слова любви? Пинхас был ее единственным мужчиной. Сможет ли она, осмелится ли заняться любовью с кем-то еще?
Джина не помнила, когда в ее мыслях поселился Кэндзи Мори. Возможно, когда она стала замечать, что у нее учащается сердцебиение в его присутствии. Смешно! Какой-то японец…
Она собрала одежду, отложила корсет, накинула блузку. «Слишком поздно», — сказала себе, надевая юбку. А потом подумала, что в ее возрасте и положении вполне можно позволить себе помечтать, раз больше ничего не остается.
Джина застегнула юбку и выглянула в окно. Город, обступивший парк Бют-Шомон, казался таким близким. Он словно напирал со всех сторон, в нем чудилась какая-то смутная угроза…
В витрине точно на параде выстроились алые кюлоты, небесно-голубая, отороченная каракулем венгерка с брандебурами, [250] каска с султаном и сапоги, начищенные так, что в них можно было смотреться как в зеркало.
— Вот удача, патрон, ателье по пошиву военной формы все еще работает! — констатировал Жозеф и потянул дверную ручку.
От тяжелого нафталинно-гуталинного духа перехватило горло. Они с трудом пробрались к прилавку, прокладывая путь среди мундиров, фуражек, киверов, эполет, сабельных ножен, темляков с кистями, генеральских седел малинового бархата и прочей амуниции. Женщина в белом шиньоне раскладывала на лакированной столешнице самую роскошную в мире коллекцию стремян — Виктор, по крайней мере, ничего роскошнее еще не видел. Их нежно и трепетно, как драгоценности, перебирал капитан с остроконечными усами, вполголоса делясь с продавщицей новостями об июльских повышениях и переводах по службе, и жаловался, что с присвоением ему очередного звания затягивают.
250
Венгерка— короткая куртка из сукна с нашитыми на груди поперечными шнурами по образцу формы венгерских гусар; брандебур— петлица, обшитая шнуром (на мундире). — Примеч. перев.
— Месье Нэрвен еще не вернулся из министерства, — шепнула ему женщина. — Если он услышит что-нибудь о назначениях, непременно даст вам телеграмму.
— Не сомневаюсь. Говорят, он разгадывает арканы табель-календаря почище любого астролога, — покивал в ответ капитан.
— Господа, могу я быть вам чем-нибудь полезен? — осведомился сутулый приказчик.
— О, у нас всего лишь пара вопросов, — отозвался Виктор, отходя от прилавка. — Здесь после войны работала некая Эрнестина Гранжан. Вы ее не помните?