Три казни за одно убийство
Шрифт:
Бутылка бухнулась на ковер.
Еще чуток…
Невнятные фразы, едва угадываются слова:
— Есть выход!.. Есть место, где он… где никто меня не достанет.
Звук вздернутой вверх рамы.
Пора!
Роджерс вставил ключ в замок, повернул его — и влетел в комнату.
Блейк стоит на подоконнике, готовится к последнему в жизни шагу. Нужно лишь наклонить голову, пригнуться, чтобы не мешала поднятая рама.
Но Роджерс уже распахнул для него объятия, обхватил самоубийцу за пояс и рванул на себя. Оба повалились на пол. Роджерс
— Подъем!
Грубый приказ сопровождался грубым толчком, почти ударом ноги. Блейк повернул голову, схватился за стул, потом за стол, с трудом поднимаясь на ноги. Пробуравил взглядом мучителя.
— Т-ты, сволочь! Ты мне жить не даешь, и сдохнуть не даешь! Чего тебе от меня надо? Чего?
— Ничего, — чуть слышно ответил Роджерс. — Я тебе уже это говорил. Почему я не могу следовать туда, куда ты направился? Это свободная страна. — Он пихнул Блейка на кровать, и тот растянулся в полный рост.
Роджерс сгреб полотенце, намочил его холодной водой, скрутил и пару раз вмазал пьяному по физиономии. Отшвырнул полотенце, вытащил из кармана бумажник.
— Умерь пыл, продери глаза и взгляни сюда.
Достав из бумажника сложенный лист бумаги, он развернул его и сунул под нос Блейку. Бланк управления полиции. Выписка из приказа об увольнении детектива Роджерса.
Блейк похныкал, поныл и заснул пьяным сном.
Роджерс глянул в сторону зашторенного окна, придвинул кресло к кровати, уселся и закурил. Можно было подумать, что дежурный санитар приставлен к постели больного.
Живым и в здравом рассудке! Иначе какой от него прок?
Ненависть — чувство не вечное, как и все остальные человеческие чувства. Как и страх. Чувства выгорают, организм настолько привыкает жить с ними, что перестает замечать, даже если предмет страха, ненависти или иного чувства не устранен. Запри двуногого даже с королевской коброй, и он, если, конечно, останется в живых, через неделю будет равнодушно перешагивать через змею, стараясь все же на нее не наступить.
В отличие от столь интенсивных эмоций, как любовь и ненависть, понятия менее напряженные, вроде терпения, приверженности идее или делу, ослабевают не столь быстро и могут жить в человеке месяцы и годы.
Однажды вечером в дверь номера Роджерса в том же чикагском отеле постучали. Роджерс отворил дверь и увидел Блейка в брюках, подтяжках и в рубахе без воротника. От него разило лосьоном для бритья.
— Слышь, у тебя не найдется лишней запонки для воротника? Куда-то закатилась, понимаешь… А у меня тут блондинка на подходе.
— Найдется, — и Роджерс без лишних церемоний опустил мелкую побрякушку в ладонь Блейка.
— Премного благодарен.
Обмен взглядами. Уголки губ Блейка расползлись в едва заметной улыбке. Роджерс реагировал примерно так же.
Блейк вернулся к себе. Роджерс закрыл дверь. Улыбка с его губ тут же исчезла.
Запонка! Одолжение… Пустяк, который не имеет значения? Привычка? Поворотный пункт? Новое начало? Начало конца.
— Этот парень — коп, — ухмыльнулся Блейк рыжей девице слева. — Ну, был копом.
Он сказал это громко, чтобы Роджерс услышал. И одновременно подмигнул ему, чтобы не обиделся.
— И ты не боишься? — взвизгнула рыжая. — Я б со страху коньки отбросила.
Блейк расхохотался.
— Еще как трусил поначалу. Но теперь… да я бы без него, может, уже от насморка помер бы.
Роджерс покачал головой, обращаясь к той же девице:
— Не верьте ему, мадам. Он рассказывает о временах доисторических. Коп! Когда это было!..
— А почему вы перестали работать в полиции? — с серьезным видом заинтересовалась другая, брюнетка. Должно быть, Блейк пихнул ее под столом, ибо она сразу потеряла интерес.
— Быльем поросло, — прошептал он ей тихо, на этот раз, чтобы Роджерс не услышал. — Ему не нравится толковать об этом. Может… — он сделал жест, означающий «брать на лапу». — В общем, свой парень.
Роджерс тем временем увлекся чем-то, что происходило на танцплощадке. Во всяком случае, он улыбался, глядя в сторону танцующих.
— Пора отваливать, — решил Блейк и вытащил бумажник. — Черт, я опять на мели.
— Я заплачу, — успокоил Роджерс, бывший детектив. Успокоил того, кого он считал убийцей. — Потом сочтемся.
Роджерс с лезвием в руке расправлялся с мозолью, когда раздался знакомый стук в дверь.
— Ты, Донни?
— Я. Не занят, Родж?
Они уже Донни и Родж друг для друга.
— Нет-нет, заходи.
Еще движение — и нет мозоли.
Блейк повис в проеме, наклонившись вперед.
— Повстречал я тут старого знакомого, Билла Харкнесса. Давно не виделись. Может, зайдешь, в картишки перекинемся втроем?
— На полчасика, пожалуй. Хотел сегодня пораньше на боковую.
Блейк вернулся к себе, оставив дверь Роджерса открытой. И свою тоже не закрыл.
Роджерс выключил у себя свет и задержался на пороге. Зевнул. Как некто другой, задолго до этого, перед выходом за вечерним выпуском ежедневной газеты. К чему?.. Что изменится, если пропустить один день… Постель приглашает. Он, в конце концов, не машина, он человек, со всеми человеческими слабостями. Да и чего ради? Кем он стал? Нянькой при Блейке. А к чему стремился?
Но на него смотрели две пары глаз, Блейк приглашающе взмахнул рукой.
— О чем задумался, Родж? Давай сюда!
Что ж… Он закрыл дверь и пересек коридор. Вошел. Харкнесс — явно темная лошадка. Какие еще могут быть знакомые у Блейка?
— Очень рад…
— Очень приятно…
Рукопожатие… Каких только подлых рук не приходилось пожимать Роджерсу за время общения с Блейком!
Блейк для знакомства завел старую пластинку о полицейском прошлом Роджерса.
— Родж, Харкнесс не верит, что ты был копом. Расскажи ему сам.