Три комнаты на Манхаттане
Шрифт:
Лицо ее, кроткое, нежное, немного печальное, украшают огромные глаза.
Они смотрят на вас пристально, полные наивного простодушия. Ну, можно сказать, что это глаза косули, которая с потрясением и упреком разглядывает так зло ранившего ее охотника. Это в духе ее ролей, и в жизни она была такой же, как в ту ночь.
Все газеты об этом писали, одни культурно, деликатно, другие же откровенно и цинично. Этот юнец покинул Комеди Франсэз, чтобы дебютировать в одном из театров на бульваре в той же пьесе, что и она.
Комеди Франсэз предъявила ему иск за нарушение контракта.
— А твои дети?
— Мальчик в Англии, в Итоне. Он там уже два года, и я хотел, чтобы ничего не менялось. Дочь живет у моей матери в деревне около Пуатье. Я вполне мог бы остаться в Париже. Я продержался там около двух месяцев.
— Ты любил ее?
Он посмотрел на нее, как бы не понимая того, что она сказала. В первый раз так вдруг получилось, что слова не имели для них одинакового смысла.
— Мне предложили главную роль в одном серьезном фильме, где она была тоже занята, и я знал, что она туда в конце концов устроит и своего любовника. В нашем ремесле мы обречены постоянно встречаться. Вот один пример. Поскольку мы жили в Сен-Клу и возвращались вечером на машине, нам нередко приходилось видеть друг друга в ресторане Фуке, на Елисейских полях.
— Я хорошо знаю это место.
— Как и большинство актеров, я никогда не ужинаю перед спектаклем, зато довольно плотно ем после. У меня было постоянное место у Фуке. Они там заранее знали, что мне нужно было подавать. Ну и вот! Может быть, и не на следующий день, во всяком случае, совсем немного времени спустя после ее отъезда, там, в ресторане, оказалась моя жена, и была она не одна. Она подошла и поздоровалась со мной за руку так просто и естественно, что могло показаться со стороны, что мы разыгрываем сценку из какой-то пьесы.
«Добрый вечер, Франсуа».
И тот, другой, нервно пожал мне руку и еле слышно пробормотал:
«Добрый вечер, господин Комб».
Они, конечно, ожидали, и я это прекрасно понимал, что я предложу им тут же сесть за мой стол. К этому времени мне уже подали ужин. Я как сейчас вижу эту сцену. В зале было человек пятьдесят, среди них два или три журналиста, и все они смотрели на нас. И вот тогда, в этот вечер, я, не задумываясь о последствиях моих слов, объявил им:
«Я собираюсь покинуть Париж в ближайшее время».
«Куда же ты направляешься? «
«Мне предложили контракт в Голливуде. И поскольку теперь ничто меня не удерживает здесь… «.
Было ли это с ее стороны проявлением цинизма или же она просто не понимала? Нет, я думаю, что циничной она не была никогда. Она приняла за чистую монету то, что я ей сказал. Ей было прекрасно известно, что четыре года тому назад я действительно получил предложение из Голливуда и что я тогда отказался, с одной стороны, из-за нее, ибо она не была включена в ангажемент, а с другой — из-за детей, тогда еще слишком маленьких.
Она мне сказала:
«Я очень рада за тебя, Франсуа. Я всегда была уверена, что все уладится».
А они так и стояли у стола. В конце концов я пригласил их сесть, сам не знаю зачем.
«Что вы будете заказывать? «
«Ты же прекрасно знаешь, что я не ем перед сном.
Только фруктовый сок».
«А вам? «
Этот идиот подумал, что должен заказывать то же, что и она, и не осмелился попросить чего-нибудь покрепче, а он в этом явно нуждался, чтобы придать себе апломба.
«Метрдотель! Два фруктовых сока! «
Я продолжал поглощать свой ужин, а она сидела передо мной.
«Есть у тебя новости от Пьеро? «, — спросила моя жена, вынимая из сумки пудреницу.
Пьеро — так мы называем нашего сына.
«Три дня назад я получил от него два письма. Ему там по-прежнему очень нравится».
«Тем лучше».
Видишь ли, Кэй…
Почему-то именно в этот момент, не раньше и не позже, она попросила его:
— Зови меня, пожалуйста, Катрин. Тебе не трудно?
Он ходил взад вперед мимо нее, на минуту остановился и сжал кончики ее пальцев.
— Видишь ли, Катрин… Все время, пока длился ужин, моя жена беспрестанно поглядывала на своего маленького идиота, как будто желала ему сказать:
«Все же так просто, ты же видишь! Поэтому не надо бояться».
— Ты ведь по-прежнему любишь ее, да?
Насупившись, он дважды обошел комнату. Дважды останавливался и устремлял свой взгляд в сторону старого еврея-портного в комнате напротив. Затем, сделав затяжную паузу, как в театре перед главной репликой, он встал так, чтобы его лицо и глаза были ярко освещены, прежде чем четко произнести:
— Нет!
Он совсем не хотел волноваться, даже не был взволнован. Для него крайне важно было, чтобы у Кэй не сложилось неверного представления обо всем этом. И он торопливо заговорил в резком тоне:
— Я уехал в Соединенные Штаты. Мой друг, один из наших самых крупных режиссеров, мне говорил: «Место в Голливуде тебе всегда обеспечено.
Такой актер, как ты, может и не ждать, пока к нему явятся с предложением о контракте. Езжай прямо туда. Обратись к такому-то и такому-то от моего имени».
Что я и сделал. Меня очень хорошо приняли, очень вежливо.
Ты понимаешь теперь?
— Приняли очень вежливо, но не предложили никакой работы.
— «Если мы решим ставить фильм, где будет что-нибудь подходящее для вас, мы вам дадим знать».
Или еще:
«Через несколько месяцев, когда мы утвердим программу будущего производства фильмов… «
Вот и все, Кэй. И ты видишь, как все это глупо.
— Я же тебя просила называть меня Катрин.
— Извини, пожалуйста. Я постепенно привыкну. В Голливуде есть несколько французских артистов, которые хорошо меня знают. Они были очень добры ко мне. Все хотели мне помочь. Но я висел на них мертвым грузом. А у них и без того хлопотная и нелегкая жизнь.