Три коротких слова
Шрифт:
Но никто не мог запретить мне думать о маме – о том, как она улыбается, поет в душе, как красит глаза и губы. Я говорила ей: «Мама, ты такая красивая!», а она целовала меня в щеку, оставляя яркий след от губной помады, который мне очень нравился. Для Дасти у мамы было куда больше поцелуев, и я ему завидовала. Иногда, когда они думали, что я сплю, я за ними подсматривала.
– Хотите, покажу, как мои мама и папа развлекаются? – спросила я у девочек, достала двух мишек из хозяйского ящика для игрушек и прижала мишек передом друг к другу. Девчонки прыснули со смеху.
– А еще они могут вот так. – Поощряемая всеобщим
– Что здесь такое? – раздался над головой голос миссис Хайнз.
Дети бросились врассыпную, но я осталась и разыграла свое представление перед миссис Хайнз.
– Положи игрушки на место и ступай во двор, – сказала она тоном, не терпящим возражений.
Я пулей вылетела из дома, с грохотом захлопнув за собой дверь.
– Моя очередь! – окликнула я маленькую Эшли, однако та как ни в чем не бывало проехала мимо на трехколесном велосипеде. Вне себя от ярости, я догнала ее и схватила за шею. На подмогу прибежал Люк, схватил меня за ногу и попытался повалить на землю. Пришлось его стукнуть. Он завизжал, и из дома выбежала миссис Хайнз. Крепко схватив мою руку, она завела меня в дом и усадила на табуретку – «остыть».
Потом я подслушала, как она жалуется кому-то по телефону:
– У девочки синдром гиперактивности, я уверена. Ни минуты на месте не сидит, сломала все свои игрушки, обижает малышей – даже родного брата.
Миссис Хайнз понизила голос до шепота и пересказала сцену с мишками. А когда она упомянула, что я начала мочиться в постель по ночам, я ушла в комнату, где остальные дети смотрели телевизор, встала перед экраном и принялась обезьянничать.
Один из родных детей Хайнзов зашикал на меня, но я и глазом не моргнула.
– Эшли, отойди, ты не стеклянная, – приказал он тогда.
Мама от души посмеялась бы над моими ужимками; здесь же никому не было до меня дела.
Через каких-то четыре месяца миссис Хайнз объявила, что мы с Люком переезжаем к нашему дедушке.
– Разве не чудесно? – спросила она, складывая мою одежду.
Я обошла весь дом и собрала все игрушки Люка и его бутылочки, но они вернулись на свои прежние места. Я и не заметила, что миссис Хайнз упаковала только мои вещи…
Когда за нами приехали, Люк дремал. Меня с вещами спровадили к машине.
– А как же Люк?
– Пусть поспит, – ответил соцработник, – потом приедет.
Только через несколько дней до меня дошло, что в новой приемной семье – а вовсе не у дедушки – я буду жить без Люка. Что со мной не так, почему от меня снова отказались, недоумевала я и раз за разом спрашивала себя: за какой ужасный проступок забрали маму?
У меня и в мыслях не было обвинять маму. О том, почему она не забирает меня обратно, я тоже не догадывалась. Казалось бы, можно подобрать простые слова и объяснить ребенку, что происходит. Тем не менее никто не потрудился. Я думала, от меня скрывают что-то ужасное, но, скорее всего, меня просто не хотели «травмировать».
Теперь я знаю, что – по крайней мере, поначалу – мама старалась как могла. Она никогда не била нас. Она нас любила, а я обожала ее. Ее арестовали за поддельный чек, хотя потом Дасти признался, что это его рук дело, и маму выпустили, продержав шесть дней. Когда она вернулась домой, на двери висел замок.
Спустя два месяца после того, как мы попали в приют, судья Винсент Джильо официально передал нас на попечение государства. Мы стали «государственными детьми». Назначенный нам законный представитель был частью исполнительной системы штата Флорида. Правительству оказалось проще заплатить посторонним людям, чем вернуть нас родной маме и предоставить ей пособие.
Как я узнала позже из своего досье, третьей приемной мамой стала Йоланда Шотт. Я помню только бессменные оранжевые перчатки для уборки, в которых она суетилась по дому. Мне до сих пор любопытно, зачем Шотты приняли меня и почему так быстро отказались. Может, меня перевели к ним только на время, пока не подвернется что-нибудь более подходящее, а может, я им тоже пришлась не по нраву.
Затем меня перевели к Хулио и Розе Ортис, у которых я провела тринадцать месяцев. Они жили в том районе Тампы, где дома буквально прижимаются друг к другу. В тесном дворике стоял каркасный бассейн, а поодаль, в небольшом курятнике, жили куры. У Ортисов было три родных дочери, еще четверых детей они усыновили, а сосчитать постоянно сменяющих друг друга приемных детей никто бы не взялся. Некоторых детей привозили всего на неделю, другие, приехавшие до меня, оставались надолго. Пока я жила у Ортисов, в их семье перебывали не менее двадцати детей. Нам приходилось обедать по очереди – на всех просто не хватало места за столом. И хотя от одиночества я не страдала, мне недоставало Люка.
– А вы можете взять к себе моего братика? – спросила я за обедом у смуглой миссис Ортис.
– Хорошо-хорошо, – отмахнулась она, чтобы я угомонилась.
– А когда? – не унималась я и от нетерпения лягнула ножку стола.
– Эшли, сейчас же ступай в свою комнату и утихомирься, – приказала она.
Я демонстративно повернулась к ней спиной и, насупившись, зашагала по коридору. Дойдя до детской, я почувствовала, как нестерпимо чем-то воняет. Я заглянула внутрь и увидела размазанные по стене какашки, а рядом – довольного двухлетку. Поморщившись, я захлопнула за собой дверь, и тут же раздался испуганный вопль.
На крик прибежала миссис Ортис.
– Что ты уже опять натворила, Эшли?
– Я просто закрыла дверь, потому что от него воняет.
Миссис Ортис ворвалась в комнату и протянула к ребенку руки, но тут вступила во что-то мягкое. Она резко обернулась и с негодованием посмотрела на меня.
– Фу, какая гадость, Эшли! И тебе не стыдно?
– Я ничего такого не сделала! – закричала я в ответ, но это лишь усугубило наказание.
По дому быстро разнеслось, что это я испортила обои, и у двери в комнату столпились желающие поглазеть на меня, как на слона в зоопарке. Я выставила средний палец – Дасти всегда так делал, когда на кого-то злился. Карапузы принялись повторять мой жест и отправились демонстрировать свое новое умение другим.