Три красных квадрата на черном фоне
Шрифт:
Я вскакиваю на ноги. Рене знакомит нас. Ланглофф пожимает мне руку.
— Так это, значит, вы тот вундеркинд? Рене говорит, что вам палец в рот не клади, даром что молоды.
— Он преувеличивает.
— А вот это мы сейчас и увидим. Вам говорит что-нибудь выражение «карамболь от трех бортов»?
Еще бы не говорит!
Сегодня мне главное не разочаровать своих товарищей. Я пожимаю руку пожилому господину, который постоянно торчит здесь, при том что уже два года как не играет. «Артрит», — отвечает он на мое предложение покатать шары. Ему шестьдесят девять лет, но я уверен, что он еще неплохо бы защищался. Каждый раз, когда я смотрю на него, я думаю, что у меня в мои тридцать впереди
Здесь — моя жизнь. Рядом с этим прямоугольником, вокруг него.
Целых сорок лет.
Анджело играет с нами. Он только что расставил шары, чтобы определить, кто будет открывать партию. Как говорит этот итальяшка, «как покатит, да по сукну, вот это и будет бильярд». Я снимаю часы и прошу минутку для разогрева: мне надо посмотреть, как будет слушаться кий. За руки я спокоен, они работают сами. Глаза привыкают к свету, скользящему по сукну, не выходя за границу стола. Можно начинать.
Память вспышкой выхватывает из прошлого воспоминание о моем дяде, старине Базиле. Как бы мне хотелось, чтобы он видел меня сейчас. Ведь это он научил меня играть, там, в Биаррице. Мне было восемнадцать, я быстро бегал, сильно бил, далеко видел. Он же был чуть ли не в маразме, носил бифокальные очки и тратил десять минут на то, чтобы перейти из одного конца кафе в другой. Но стоило ему взять в руки бильярдный кий, и он показывал всем, что есть геометрически безупречный флирт — красота соударяющихся сфер. Шары танцевали у него на столе.
Да, я и правда залетел лет на сорок.
За шесть последних партий я отрывался от стола всего одиннадцать раз. Анджело предоставил нам — Ланглоффу и мне — играть один на один. Моя самая красивая серия ударов принесла мне двадцать четыре очка кряду. Ланглофф как-то странно взглянул на меня. Не с тревогой, нет. С интересом. Мы все знали, что он здесь, чтобы преподать нам урок. Но я вцепился в него хваткой молодого бульдога. Один раз я даже повторил удар, сыгранный им в прошлом году. Он показался мне тогда настолько прекрасным, что я потом часами тренировался, чтобы добиться такого же результата. Он понял, в чем дело, и это его страшно развеселило. Я едва услышал стук киев об пол, которым зрители приветствуют красивый удар. Это наша манера аплодировать. Я был словно околдован. В тот вечер все мне удавалось, особенно оттяжки. Когда я снова открыл глаза, все неоновые светильники, кроме нашего, были потушены, а вокруг нас молча стояло с дюжину болельщиков. Анджело с нескрываемой радостью записывал мелом мой счет. Рене уже опустил шторы, как он обычно делает после одиннадцати вечера. Ланглофф завершил партию великолепным ударом, по крайней мере, с пятью соударениями с бортами. Короче говоря, красиво вышел из игры.
Все закричали. Рене погасил свет над столом номер два. Ланглофф взял меня под руку и отвел в сторонку.
— Ты меня прямо напугал, мальчик.
— Шутите! Вы мне в трех сетах вставили по полной…
— Нет-нет, я знаю, о чем говорю. Рене сказал, у тебя нет тренера.
— Ну-у-у… И да, и нет… У меня есть Рене, Анджело и Бенуа.
— Пора переходить на более высокий уровень. В этом году я в последний раз играю на чемпионате, потом хочу заняться кем-нибудь из молодых. А в тебе есть что-то этакое. Поверь мне.
Подходит Рене, похлопывает меня по щеке. Я не знаю, что и сказать. Он согласен с Ланглоффом. Они все здесь на меня надеются.
Чемпион надевает свое серое пальто на меху.
— Подумай, мальчик. В конце года можно было бы встретиться. Подумай…
Он выходит из зала, и я сразу получаю по легкому подзатыльнику от Рене и от Анджело.
— Если откажешься, будешь полным идиотом. С таким тренером ты через два года будешь готов к чемпионату.
Я немного растерян. Все свалилось на меня как-то сразу, без предупреждения. Мне надо уйти отсюда, чтобы спокойно поразмыслить обо всем у себя дома, в постели.
Я надел чехол на кий и попрощался со всеми.
— До завтра…
На улице я взял такси.
Дома, лежа в постели с закрытыми глазами, я еще долго смотрел, как кружатся в вальсе бильярдные шары.
Я плохо выспался, возможно, из-за неудобной постели. Сегодня зарплата, я смогу позволить себе новый матрас. Галерея только что открылась.
Лилиан дышит свежестью. Да и правда уже одиннадцать.
— Жак уже заходил, в девять. Тебе привет.
Еще не совсем проснувшись, я сажусь у стойки администратора, на которой все еще стоит пустой бокал из-под шампанского.
— Поздно вчера закончилось?
— В полночь, — отвечает она. — Жуть сколько народу. А ты во сколько закончил? Судя по твоей физиономии, ты здорово гульнул?
Вместо ответа я зеваю.
— Я приготовила твою расчетную карточку. Тебе надо только проверить часы, и я схожу подписать ее у Кост. И с полными карманами денег Антуан тю-тю, только его и видели, до самого закрытия. Что, не так?
Это точно: между монтажом и демонтажем я здесь не бываю. Техническое обслуживание выставки — дело Жака, он приходит ради этого раз в неделю.
— А чье это все, в смысле картины?
— Национальное достояние. Моран подарил все государству.
Национальное достояние… Значит, все это принадлежит всем. И мне тоже. Кост рассказывала, что она виделась с Мораном после его возвращения из Штатов и что ей очень понравились его работы. Она непременно хотела устроить у себя эту ретроспективу.
— Министерство культуры предоставило его произведения сроком на один месяц, — продолжала Лилиан. — После закрытия все снова вернется в хранилище. Тебе же нравится хранилище, а, Антуан?
Еще как нравится. Это гигантский склад произведений искусства, где хранится часть национального достояния. Я работаю там летом, когда галерея закрывается, в голодное время, так сказать. Эту работенку мне устроила Кост.
— А следующая выставка когда?
— Двадцать второго марта, у вас будет четыре дня на монтаж. Но, учитывая характер экспонатов, покорячиться вам придется.
— А что там такое?
— Инсталляции, всякие предметы на постаментах.
Плохие новости… Но то ли еще будет. Ненавижу я эти предметы: африканские статуэтки в плеерах, зубные щетки на строительных бетонных панелях, баскетбольные мячи в аквариумах и всякое такое. Это такая новая тенденция. Вот уже года три, как искусство начало конкурировать с барахолками. Люди взирают на открывашку, водруженную на постамент, и задаются кучей вопросов, которые на собственной кухне не приходили им в голову. Скажите пожалуйста… Мы с Жаком все время прикалываемся над этим. Сколько раз мне приходилось отвечать посетителям, что пепельница и подставка для зонтов не являются частью экспозиции.