Три красных квадрата на черном фоне
Шрифт:
В середине ночи они отправились по домам. Я видел, как Рене, ни слова не говоря, оставил на виду открытый ящик с шарами. Он не накрыл чехлом стол номер два и не погасил над ним свет. Не знаю, на что они надеются. Честно, не знаю. Как и я, они понимают, что с этим покончено.
В ночной тиши зал вновь обретает первозданное величие. Без нескончаемого хоровода игроков, без вальсирующих на них шаров столы похожи на пустые кровати, довольно уютные. Деревянный паркет скрипит под моими ногами. Присев к стойке, я потягиваю пиво. Ни о чем не думая. Просто так. Чуть через силу я беру три шара и бросаю их на стол номер
Которая так и не приходит, чтобы стиснуть мне сердце.
И это — хорошая новость.
Я почти излечился от бильярда.
Ночь оказалась слишком короткой, день — бесконечным, а от бутерброда Рене я чуть не задохнулся, как и от пыли в его чулане. Сидя в лесу из зазубренных киев на матрасе из зеленых чехлов рядом с ящиком, полным перегоревших лампочек, я дождался, пока смолкнет гул голосов, сопровождаюгций партии. Малейшее мое движение вздымает облако пыли, и я затьжаю себе нос, чтобы не чихать. В газетах ничего нового, кроме туманных уточнений по поводу истории объективистов. Интересно, где они раздобыли мою фотографию? Этого-то я и боялся. Около десяти вечера пришел Анджело и с улыбкой траппера высвободил меня из ловушки. Выйдя из тьмы тусклой во тьму с синим оттенком, я сразу рванул на балкон, чтобы глотнуть наконец воздуха. От долгого ли сидения взаперти, от четвертого этажа, от чувства голода, от свежего воздуха или просто от того, что Бенуа расставил на столе номер два шары, — не знаю, но у меня закружилась голова. Шары ждут, игроки смотрят на меня, мой отказ и их разочарование сейчас все испортят.
— Я не буду играть, ребята. Не начинайте, — говорю я между двумя глотками воздуха.
Рене подходит ко мне.
— Не ломайся… Уверен, что со временем… Ладно, пусть, все понятно — без направляющей руки… Но с хорошим приспособлением ты смог бы кое-что делать.
Ясно… Будущий чемпион погиб, но старый приятель остался. В конце концов, в Академию ходят, чтобы славно провести время, а не для покорения заоблачных вершин самой прекрасной игры на свете. Его намерения понятны и похвальны. Но я все же прикусил губу, чтобы ненароком не обругать его.
— Это-то меня и путает — кое-что. Сейчас я в порядке, мне почти не хочется играть, но, если вы не прекратите на меня давить, мне снова будет больно.
Бенуа принимается за игру, а Анджело больше не смотрит в мою сторону.
— Хочешь перекусить? — спрашивает Рене.
— Нет, а вот пивка — с удовольствием.
— А я зналь, почему он не хотель играть — Антонио. Потому что у него нет рука.
Кажется, я плохо расслышал. Бенуа чуть не ударил мимо шара.
— Слушай, разве можно говорить такое под руку, кретин?!
— Разве не так? Антонио никогда не имель счастливый рука.
Что мне делать? Рассмеяться или врезать ему? На губах Бенуа появляется улыбка.
— Надо сказать, что у него была рука мастера, у нашего Антуана.
Рене тоже вступил в игру наравне со всеми.
— Да уж, он здорово набил руку!
Я не понимаю, что происходит. Они и раньше не отличались деликатностью, но такое…
— Считай, года через два главный приз был бы у него в руках!
Бенуа подхватывает с серьезным видом:
— Ага, очки-то он греб обеими руками!
У меня нет слов, я слушаю, раскрыв рот, даже не пытаясь защищаться. Друзья они мне или нет? Они же не дают мне и полсекунды, чтобы ответить.
— А как он расправлялся там, с этими торговцами картинами! Вот уж тяжелая рука!
— Погоди, так ведь легавые его все же чуть не схватили за руку..
Они хохочут, а я стою дурак дураком.
— А он все равно хотель поймать бандито свой рука.
Итальяшка изо всех сил старается удержаться от смеха. Но его хватает ненадолго — только чтобы выпалить:
— Но вот с бильярдо он опускаль руки!
— Вы что, заранее отрепетировали, что ли? — спрашиваю я, вылупив глаза от удивления.
— Мы просто хотели, чтобы ты взял себя в руки, вот и все…
— Паразиты…
— Ну, если не хочешь, мы умываем руки, понял?
Бенуа держится за бока, остальные двое трясутся от смеха.
— А бандито не сидель сложа руки…
Я смотрю в пол, мне обидно до злости. Но вдруг, сам того не желая, прыскаю от смеха.
— А если я вам руки повыдергиваю? Как вам это?
— Э-э-э-э, нет! Как говорится, ругать — ругай, а рукам воли не давай!
Это было последней каплей. Бенуа валится на банкетку, схватившись за живот. Рене бьется в конвульсиях не в силах остановиться. Анджело вытирает слезы.
Потом, с трудом переводя дух, они обступают меня.
— Ты не очень на нас сердишься? Вот такие мы кретины…
— Бывает и похуже, — отвечаю я.
Постепенно вновь наступает тишина. Мышцы на животе ноют, я выхожу на балкон. Пусть это был нервный смех, но он снял напряжение. Хотел бы я, чтобы Бриансон посмотрел на меня две секунды назад. Я принял мысль о том, что не буду больше играть и могу сам посмеяться над собой — без горечи, без цинизма. Скоро я узнаю, есть ли для меня где-нибудь будущее. Остается еще кое-что, а потом пусть легавые делают со мной что хотят. Завтра вечером я покину своих друзей. Я не собираюсь злоупотреблять их гостеприимством. Сидя в своей конуре, я заново сформулировал свое моральное право на месть, и на этот раз, с уже повешенным на меня убийством, я могу ни в чем себе не отказывать. Причин церемониться у меня больше нет. При виде Деларжа, валяющегося на земле и изрыгающего последние проклятья, я дал задний ход. Я пожалел не себя — его. Моя злоба со временем иссякла. Но не вся — есть еще порох в пороховницах. Это как адреналин — он выделяется сам по себе, помимо нашей воли.
Рене пришел, чтобы выпустить меня, в то же время, что и накануне. Все трое знают, что я собираюсь уйти и обходятся без шуточек.
— Мы знаем, тебе надо кое с чем разобраться. Возвращайся, не бойся. Не хочется узнавать о твоих делах из газет…
Кто знает, когда я вернусь… Я не хочу возвращаться беглым преступником, это слишком неудобно, очень уж много пыли. Я с радостью скинул бы эту шкуру, которая идет мне еще меньше, чем мой бомжовский прикид. Я вернусь спокойным, чисто вымытым, гладко выбритым, с миром в душе.
Я попросил Рене набрать номер того, кто не ждет меня сегодня вечером. Того, кто работает ночью, чтобы его краски меняли цвет. Я знал, что он ответит, я понял это, когда вышел из своего застенка, чтобы дохнуть ночного воздуха.
— Простите, я ошибся номером, — сказал Рене.
— Есть! — воскликнул Бенуа, непонятно почему.
Я ушел не прощаясь, Анджело вышел вместе со мной на лестницу. А ведь я еще вчера отказался от его предложения сопровождать меня.
— Не валяй дурака, садись тачка, придурок…