Три кварка 3 (1982-2012). Конфайнмент
Шрифт:
Ночь в СИЗО 4 – это нечто особенное.
Вечером после ужина движение в изоляторе практически прекращается. Оперчасть и администрация расходятся по домам, остаётся только дежурная смена. Заключенные, которых с утра уводили и увозили для судебных и следственных действий, возвращаются в камеры. Инспектор разносит почту и забирает подготовленные к отправке письма. Хозобслуга собирает в камерах мусор, наступает время досуга. Можно лежать на нарах, читать, писать письма, прошения, составлять заявки, претензии…
4
Следственный
Ровно в 22:00 об отбое оповещает звонок. Заключенные должны лечь спать.
Должны, но, как это часто бывает, ничуть не обязаны. По факту, после отбоя жизнь в СИЗО только начинается. Зэки перекрикиваются, при помощи длинных верёвок («коней» и «дорог») передают из камеры в камеру сигареты, записки или просто еду. Выясняют отношения, кто есть кто, кому какое место занять и не завёлся ли в камере стукачок…
Свет в помещениях слегка приглушён, но это вовсе не повод, чтобы просто валяться на нарах…
Время от времени по тюремному коридору проходит контролёр-надзиратель, и тогда шум за решёткой стихает, но как только дежурный скрывается за блоковой дверью, всё начинается заново: шорохи, гомон, пересуды-разборки, тихое чавкание, торговля заныканной неучтёнкой…
Такая «вакханалия» продолжается до утра. С наступлением рассвета утомлённые делами сидельцы ложатся, наконец, спать…
В нашей камере ночь с пятницы на субботу проходила на удивление тихо.
Я пребывал в полудрёме, чётко по схеме, как обучал меня Михаил в ещё не свершившемся будущем. Вроде бы ничего сложного, но чтобы заставить себя не провалиться в сон глубже, чем надо – для этого нужны тренировки. В течение, как минимум, года. В двухтысячных у меня этот год был. Но, по иронии судьбы, применять полученные знания и умения пришлось в 82-м, здесь и сейчас, когда даже вспомнить, как правильно расслаблять мышцы, думать, дышать, не так уж легко. В первую ночь это сделать не удалось, во вторую получилось процентов на семьдесят, в нынешнюю оставалось надеяться, что всё пройдёт более-менее гладко.
Чувство опасности проявилось в мозгу примерно в четыре утра. Внутренние часы тикали бесперебойно, и это помогало сознанию удерживаться на самой границе между явью и сном.
Лёгкое движение возле койки я ощутил боковым зрением через неплотно прикрытые веки.
Около ног – Чуря, ближе к башке – Шатун. В руках у последнего то ли подушка, то ли свернутое в комок одеяло. Оба замерли перед шконкой, немного присев-пригнувшись.
Будут меня кончать или пока только попугать решили?..
Нет, пугать – это вряд ли. Чтобы просто пугать, шкериться ни к чему…
А раз ни к чему, то и я стесняться не буду. Отвечу по полной программе…
Чтобы поджать ноги, хватило мгновения. Ещё столько же, чтобы их резко выпрямить. Жаль только, что без ботинок, но даже и так вышло неплохо. Получив пятками в лоб, Чуря отлетел к умывальнику.
Шатун оказался ловчее. Оправдывая собственную кликуху, быстро шатнулся в сторону, швырнул в меня одеяло и подхватил стоящую около нар табуретку.
Увернуться от летящей в голову мебели мне едва удалось. Я себе чуть руку не вывернул, ухватившись на спинку кровати и рванув своё тело к стене. Но – нет худа без добра – тут же, оттолкнувшись на амплитуде от койки, бросил его вперёд, подпрыгнув как мячик и целя обеими ногами в разинувшего пасть урку.
Под пятками что-то хрустнуло. Шатун рухнул, словно подкошенный. Я брякнулся следом и, кое-как сгруппировавшись, откатился к двери. Вовремя! Недобитый первым ударом Чуря метнулся ко мне, сжимая в руках что-то острое. От примитивной заточки меня защитил попавшийся под руку табурет, а в следующую секунду я просто обрушил его на «пацана». Табурет треснул прямо посередине сидушки. Истошный вопль попытавшегося было закрыться Чури слышали, наверное, даже в соседних блоках. Из выбитого локтевого сустава торчал обломок кости.
– На пол! Лежать, не двигаться!
Драться с ворвавшимися в камеру надзирателями не было ни сил, ни желания, поэтому команду я выполнил, не задумываясь, и не стал дёргаться даже тогда, когда получил сапогом в рёбра, а потом дважды дубинкой. Да, больно. Да, неприятно. И уж, конечно, несправедливо, но – это всё-таки лучше, чем получить в печень заточкой от уркагана.
В коридор выволокли всех четверых, включая не принимавшего участие в драке Самсона.
Чурю и Шатуна утащили в одну сторону, нас с Самсоном в другую, в согнутом положении, с вывернутыми назад ластами.
Решения, что со мной будет, я дожидался в отдельном «боксе», пристегнутый наручниками к решётке, под присмотром сразу двоих контролёров. Сказать, что они были злы на меня, значит ничего не сказать.
Мою судьбу решил появившийся через час дежурный по изолятору:
– В одиночку! На сутки! Еды не давать…
Понедельник. 8 ноября 1982г.
Из карцера меня выпустили в воскресенье. Как и обещали, в кандее меня никто не кормил. Карцер есть карцер. Что в нынешние времена, что в прошлые-будущие. Узкая, как пенал, комнатка, заваренное железным листом окно, грубая дощатая койка, откидывающаяся от стены, словно в поезде. Днем на ней лежать не дают, а сидеть негде. Можно только стоять. Или ходить: четыре шага от двери к окну, столько же в обратную сторону. И холодно, блин. А укрыться нечем. Ни матраса с подушкой, ни одеяла штрафнику не положено – как хочешь, так и устраивайся, и вообще, нечего было нарушать режим пребывания… Короче, никому не пожелаю попасть за решётку, а в карцер – тем более…
В «родную» камеру меня привели одновременно с Самсоном. И, что характерно, не перед завтраком, а сразу же после. Наверно, специально – чтобы продлить наказание минимум до обеда. А может и просто – по той причине, чтобы не мешал остальным «праздновать» годовщину Великого Октября.
Чури и Шатуна в помещении не оказалось. Видимо, администрация решила больше гусей не дразнить и развела нас по разным блокам.
– Ну, ты и фрукт, – сходу заявил нынешний-бывший сосед, как только проскрежетал засов. – Сутки в отстойнике просидел без жратвы. Нашли, б…, когда разборки устраивать.
– Это не ко мне, это к этим… уродам, – кивнул я на дверь.
– Ага! Как же, – криво усмехнулся Самсон. – Ты в пятницу, как после допроса явился, так от тебя колбасой разило, будто на мясокомбинате работаешь. Да и Шатун перед этим тоже упомянул: мол, что за дела? В карантине тебя ни дня не держали, а сразу в камеру. Непорядок, однако. Типа, не фраер ты и не вор, а самый натуральный стукач. Хотели и меня на разбор подписать, да я сразу в отказку пошёл. Статьи у нас разные, мне чужие грехи не нужны. Так что косяк не мой, канитель не моя, выламывайся как-нибудь сам.