Шрифт:
Tre volte te © by Federico Moccia, 2017 by Agreement with Pontas Literary & Film Agency
Моему сыну, моему сердечному другу, который ежедневно дарит мне все те воспоминания, о которых я уже забыл
Моей дочери, красавице, которая заставляет меня смеяться от счастья
Любовь – это когда счастье другого важнее своего собственного.
1
«Люблю Джульетту безответно». Небольшое граффити на деревянном заборе свидетельствует обо всей безнадежности этого разочарования. Я улыбаюсь. Может быть, Джульетта никогда об этом и не думала, но мне не дано этого знать, и я, взволнованный, вхожу в дом. Иду молча до тех пор, пока не дохожу до той самой комнаты. Смотрю на море из того самого окна. Теперь это все мое – и смотровая терраса, плавно опускающаяся к скалам, и эти закругленные ступени, и распылители садового душа с перегородками из желтых и голубых плиток, вручную расписанных лимонами, и мраморный стол перед большим окном, отражающий горизонт. Строптивые морские волны то ли бунтуют против моего присутствия, к которому они еще не привыкли, то ли приветствуют мое возвращение. Они бьются о скалы, окружающие особняк в этой живописнейшей части высокого утеса. Солнце заходит, и от его света стены гостиной становятся красными. Точь-в-точь как в тот день девять лет назад.
– Вы передумали? Вы уже не хотите покупать дом?
Хозяин вопросительно глядит на меня, а затем – спокойный, неторопливый, невозмутимый – разводит руками и говорит:
– Вы, конечно, можете делать, что хотите: это же вы платите. Но если вы передумали, то вам придется или оплатить мне задаток в двойном размере, или судиться так долго, что, учитывая мой возраст, мне уже, разумеется, не увидеть моих денег.
Я смотрю на него и про себя усмехаюсь: старый-то он старый, но проворней любого мальчишки. Хозяин хмурится.
– Конечно, если вы такой хитрый, то спешить не будете. У меня-то вы суд, разумеется, выиграете, но уж моих детей и моих внуков вам не одолеть. Да и к тому же в Италии можно судиться годами!
Его одолевает приступ глухого надрывного кашля, так что старику поневоле приходится закрыть глаза и прервать свою обвинительную речь в духе последнего римского сенатора. Он немного ждет, переводит дух и, отдышавшись, откидывается на шезлонг, трет глаза и снова их открывает.
– Но вы-то хотите купить этот дом, правда?
Я сажусь рядом с ним, беру лежащие передо мной листы и, даже не читая, визирую страницу за страницей: мой адвокат уже все проверил. И на последней странице расписываюсь.
– Значит, вы его покупаете?
– Да, я не передумал; я получил то, что хотел…
Хозяин собирает документы и передает их своему поверенному.
– Что ж, должен сказать вам правду: я согласился бы и на меньшее.
– Так и я хочу сказать вам правду: я бы заплатил за него и двойную цену.
– Не может быть; вы говорите это нарочно…
– Думайте, как хотите.
Я ему улыбаюсь.
Наконец хозяин встает, идет к старинному деревянному серванту и открывает его. Он достает из холодильного отделения для вин бутылку шампанского и, немного попотев, с истинным удовольствием
– А вы действительно заплатили бы двойную цену?
– Да.
– И не сказали это, чтобы меня позлить?
– Зачем это мне? Вы мне симпатичны: вот, вы меня даже угощаете отличным шампанским, – говорю я и беру бокал. – К тому же оно идеальной температуры, именно такое, как мне нравится. Нет, я бы никогда не захотел вас злить.
– Надо же…
Хозяин поднимает свой бокал вверх, в мою сторону.
– Я же говорил моему адвокату, что мы могли бы запросить и больше… – ворчит он.
Я пожимаю плечами и не говорю ничего – даже про те десять тысяч евро, которые я дал его адвокату, чтобы тот убедил хозяина принять мое предложение. Я чувствую на себе его встревоженный взгляд. Кто знает, о чем он сейчас думает.
Он кивает головой и улыбается: похоже, я его убедил.
– Что ж, хорошая сделка, я доволен… Давайте выпьем за счастье, которое приносит этот дом.
Он решительно подносит бокал ко рту и одним махом его осушает.
– Вот скажите-ка мне… И как это, интересно, вам удалось оставить за собой этот дом, как только я выставил его на продажу?
– Вы бывали в магазине «Виничио» – там, на горе? Знаете, где он?
– Еще бы, как не знать.
– Так вот: я, скажем так, давно знаком с его хозяином…
– Вы подыскивали себе дом в этой местности?
– Нет, я хотел знать, когда вы решите продавать свой.
– Именно этот? Этот и никакой другой?
– Именно этот. Он должен был стать моим.
И я мгновенно переношусь назад, в прошлое.
Мы с Баби любим друг друга. В тот день она со всем классом поехала во Фреджене, в ресторан «Мастино», отмечать наступление тех ста дней, которые остаются до выпускных экзаменов. Она видит, как я подъезжаю на мотоцикле, и подходит ко мне, улыбаясь такой улыбкой, от которой могут рассеяться все мои сомнения. Я иду за ней, достаю ту синюю бандану, которую я у нее украл, и завязываю ей глаза. Она садится на заднее сиденье моего мотоцикла, прижимается ко мне, и мы под звучащую в наушниках музыку Тициано Ферро проезжаем всю Аврелиеву дорогу, до самой Фенильи. Море серебрится, мелькают заросли дрока, темно-зеленые кусты, а потом показывается этот дом на скале. Я останавливаю мотоцикл, мы слезаем, и я мгновенно придумываю, как туда пробраться. И вот мы входим в этот дом, о котором мечтала Баби. Это просто невероятно, словно я снова теперь вижу все это наяву – вижу, как держу ее за руку, и она, с завязанными глазами, окружена тишиной того дня. Солнце заходит, и в этой тишине мы слышим только дыхание моря, а наши слова эхом отдаются в пустых комнатах.
– Где же ты, Стэп? Не бросай меня здесь одну! Я боюсь…
Тогда я снова беру ее за руки, и она вздрагивает.
– Это я…
Она меня узнает, успокаивается, и я веду ее дальше.
– Это невероятно, но тебе я позволяю делать со мной все, что вздумается…
– Эх, хорошо бы!
– Дурак!
Ее глаза до сих пор завязаны, и она машет руками, тщетно пытаясь меня ударить, но, наконец, натыкается на мою спину и уж тогда отыгрывается на мне волю.
– Ой-ой-ой! Когда на тебя находит, ты делаешь больно!