Три мужа для Кизи
Шрифт:
Ванада положил меч на пол. Наклонился ко мне. Молчала, напрягшись.
– Я ходил домой, сказать отцу, что нашёл себе невесту. Надобно отцу первому сказать.
Мужчина смахнул кровь, медленно текущую из царапины на лбу. И, не дождавшись моего ответа или хоть какого-то слова от меня, добавил:
– Только отец куда-то ушёл. Надобно мне его разыскать.
И снова ничего не дождался от меня.
Вдруг рванул меня к себе. Напугано замерла, да от боли в ушибах страшно хотелось завыть, но тогда мой крик разбудит мать и отца. И они поймут, что ночью ко мне пришёл мужчина. Это будет ещё хуже. Даже если Ванада честно скажет, кто он. Даже если будет просить отца отдать меня за него. Он не должен прикасаться ко мне ночью, если он не мой муж! И потому с усилием смолчала. А он…
Воин вдруг прижался своими губами к моим. Губы у него были тёплые. Нежные. Пахли мёдом с маслом. И он ещё как-то странно зажал мою нижнюю губу своими. Это… странно было. А мужчина ещё вдруг рукою ласково по моей щеке провёл. А это… было приятно. От его прикосновения боль куда-то пропала, будто мужчина передал мне часть своих сил. И… и сердце моё вдруг неровно забилось, быстро-быстро.
Ванада долго смотрел на меня, потом осторожно положил меня обратно на пол, где лежала до того.
– Жди меня, – сказал.
И, наклонившись, поцеловал уже в лоб, осторожно и нежно. Опять поддел ножны с мечом ступнёй и опять ловко поднял их в воздухе, теперь уже правой рукой. Повернулся и исчез.
На этот раз вместо ткани его ноги были обёрнуты широкой шкурой. Почему-то с синим мехом. И пояс был из клыков разных размеров, переплетённых кожаными шнурами. И по бокам от пояса свисало много-много шнуров разной длины, с зубами и клыками разных зверей. Будто два страшных хвоста они взметнулись за ним, когда он развернулся.
***
Распахнула глаза и шумно выдохнула. В этой части дома, где остались я и сестрёнка, было темно. Светильник не горел. Сон… просто сон. Ведь во сне случается что-то странное!
Я рукою накрыла грудь, где неровно билось сердце, быстро-быстро.
Это был только сон, но мне почему-то понравилось, как прикоснулись ко мне его губы. И… и боль куда-то исчезла. Телесная боль. И даже на следующий день её не было. Хромала, и больно должно было что-то брать правой рукой. Но в те два дня боли в теле измученном почему-то не было.
Разве что что-то ужасно сжималось внутри, когда вышла поутру как обычно попросить у отца благословения, наклонилась, протянула руку, чтобы коснуться его ступни, а отец вдруг резко отодвинулся от меня. Но сестре прикоснуться к нему позволил. И Иша расплакалась от сочувствия ко мне. А отец наорал на неё и велел немедленно перестать. Сказал, что иначе её ударит. И девочка в ужасе убежала от него. Мать на нашего господина взглянула тогда укоризненно, но он не заметил её взгляда, потому что вовсе в её сторону не смотрел.
И больно было встречать неприязненные взгляды соседей, когда я пошла за высохшими лепёшками для печки. Даже дети, которые прежде играли со мной, больше не хотели со мной играть.
Отец два года не позволял мне прикасаться к его стопам. И даже матери запрещал. Хотя она благословляла меня, пока никто не видел. Но хотя бы на сестру гнев его не распространялся. Тем более, что ей тогда камнями перешибли ногу. Она ходила, хромая. И отец испугался, что калекою будет. Что не сможет крутиться по хозяйству, когда вырастет. А кому такая больная хозяйка нужна?! Про меня и мою боль он не думал. Но, хвала богам, он хотя бы не трогал мою сестру! И у сестры ноги зажили!
А соседи меня так и не простили. Впредь я ловила на себе только обжигающие ненавистью взгляды. И торопливо отводила взгляд.
И замуж меня никто брать не хотел. Сыновья односельчан даже не смотрели на меня, а их родители не собирались меня сватать. И даже мою сестру. Мол, та из семьи, потерявшей свою честь. И как потерявшей! Из-за скверно воспитанной дочери! Сняла перед чужаком дупатту старшая дочь. Так вроде и от младшей, мол, ожидать можно чего угодно. Чего-то гадкого.
***
Шесть лет прошло с того страшного года, как меня хотели забить до смерти. Так никто не забрал меня в жёны. Соседи всем заезжим людям рассказывали, какая я. Мол, заботились о добрых людях. И даже на сестру мою, которая красавицей подросла, не смотрел никто. Нет, из других-то деревень смотрели. И музыкант молодой из труппы бродячей долго-долго на неё смотрел. Но соседи наши и их «спасали» от дурной жены. О, лучше бы я в тот день попросту утонула! Так хотя бы моя сестра не страдала бы сейчас из-за меня! А я… я уже смирилась.
Да и было мне уже почти девятнадцать лет. Старела я. А замуж никто до сих пор не взял. Негодная женщина. Девушка, опорочившая и себя, и имя своего отца. Отца, который так заботливо растил меня. Меня были бы и рады отдать за старого вдовца. Но те из местных брать меня не хотели.
Шесть лет прошло с того ужасного дня, когда я опозорила себя и свою семью.
И отец мой однажды поднялся и пошёл в соседнюю деревню к брату его. Умолять помочь мне или хотя бы младшей моей сестре. Мать-то других детей не принесла за прошедшие года. Точнее, родила мальчика, в первый ещё год, но столько переживала, что он ещё младенцем зачах и умер. Горько плакали мы тогда. И тогда единственный раз сидели вместе все рядом. Почти.
Брат-то отца уже знал всё. Не от нас. Рассказал ему некий «добрый человек». Даже понимала, что кто-то хотел искренне уберечь дядю и прочих наших родственников от нас, но от их тайных слов мне так гадко было, что никак простить их не могла!
А через два дня отца нашли в лесу. С грудью растерзанной и выпотрошенными внутренностями. Как будто тигр напал на него. Но что-то хищника спугнуло – и он свою добычу бросил. Хотя странно… тигров же в наших краях не водилось!
Человека из нашей деревни отправили донести правителю, умолять разобраться. Но когда ещё дойдёт!