Три невероятных детектива (сборник)
Шрифт:
Таша, склонившись над круглым столиком, смешивала краски на палитре: лимонно-желтый, веронская зелень, берлинская лазурь. Она писала натюрморт — ветку лавра и два колоска пшеницы в пестрой вазе. В рассеянном солнечном свете распущенные волосы девушки отливали медью. Виктор не выдержал и зарылся лицом в это великолепие.
— Дурак! — по-русски ругнулась Таша. — Ты меня напугал! Вот перепачкаю тебе одежду красками — будешь знать! Ладно, — тут же сменила она гнев на милость и переставила холст к кадке с пальмой, — работа все равно
Виктор, усевшись на стул в стиле Тюдор, внимательно посмотрел на нее:
— Это из-за меня ты недовольна?
— Что ты, глупый, нет, конечно, просто в моих работах не хватает какой-то изюминки, вот и все. Я никак не могу ухватить самую суть.
— Перестань на себя наговаривать. У тебя все прекрасно получается. Сколько можно выискивать несуществующие недостатки?
— Морис Ломье говорит, что…
— Нет! Только не это! Выкинь из головы эти глупости! Он пытается быть оригинальным, подменяя живое творчество сухой теорией.
— Ты определенно его ненавидишь.
— Твой Ломье не вызывает у меня ничего, кроме презрения. Улавливаешь разницу? Он штампует картины одну за другой и называет это искусством. А на самом деле его интересуют только деньги.
— Во-первых, никакой он не мой, а во-вторых…
— …Я прав, и ты это сама знаешь. Черт возьми! Когда ты перестанешь поддаваться чужому влиянию? Изучай свой внутренний мир, исследуй то, что Кэндзи называет «палатами разума»!.. Прости, я погорячился, но, может, тебе и впрямь пора что-то изменить… уделять больше внимания жизни, людям…
— Ты так считаешь? То же самое мне советовал Анри… Ну, что ты помрачнел? Прекрати ревновать, для этого нет ни малейшего повода. Он мне просто друг, к тому же, безумно талантлив. Мы познакомились на во время Салона независимых и…
— Я тебя ни о чем не спрашиваю, ты свободный человек.
— Виктор! Прошу тебя, прекрати! Это просто невыносимо.
Таша уселась к нему на колени и нежно обвила руками шею. Виктор размяк. До чего же ему хорошо рядом с ней!
— Тебе не кажется, что тут жарковато? — проворковала Таша, расстегивая ему рубашку. — Попозируй мне, я хочу написать портрет мужчины, который меня возбуждает.
— Что, прямо сейчас?
— Я только набросок сделаю. Давай, раздевайся и устраивайся там, на диване.
Она схватила альбом для набросков.
— Я назову этот портрет «Мсье Рекамье [43] в костюме Адама». Сиди смирно, не шевелись.
Она подошла поправить ему руку, чтобы он смотрелся еще живописнее, а он поймал ее, притянул к себе и стал расстегивать платье. Альбом для набросков упал на пол.
— Ну и ладно, все равно освещение плохое, — прошептала Таша.
43
Намек на известную картину Ж.Л. Давида «Портрет мадам Рекамье».
Он целовал ей нос, лоб, волосы, а она помогала ему расстегивать платье.
— Таша, выходи за меня замуж. Так все
— Не торопи меня, — прошептала она. — Я еще не готова, не хочу ребенка… У тебя есть макинтоши? [44]
Виктор выразительно взглянул на нее и нехотя потянулся к пиджаку.
— Ты что, обиделся?
— Ты прекрасно знаешь, что я всегда стараюсь быть осмотрительным, даже если мы не предохраняемся. — Он отвел прядь волос с ее щеки. — Что ж, придется сделать небольшой перерыв, прежде чем перейти к более серьезным действиям. И не вздумай смеяться, — прорычал он, сжимая ее в объятиях.
44
Американец Макинтош во второй половине XIX века наладил массовое производство каучуковых презервативов.
Они лежали на узком диване, прижавшись друг к другу. Виктор решил, что пора рассказать ей о парикмахерской.
— Таша, я…
Она закрыла ему рот поцелуем, и в тот же миг все остальное потеряло всякое значение. Какая в сущности чепуха все эти планы на будущее…
Таша потянулась. Она выглядела счастливой — глаза блестят, дыхание участилось, грудь вздымается.
— Я тебя, конечно, обожаю, но у меня уже спина болит. В постель! Быстрей! — Последние слова она проговорила уже на бегу.
Грегуар Мерсье стоял напротив книжной лавки под недовольным взглядом консьержки. Застарелый ишиас уже давал о себе знать. Сколько он тут торчит? Двадцать минут? Полчаса? И когда эти две болтушки уберутся оттуда?
Он сжал свой окованный железом посох, переживая, что козы остались дома под присмотром Дурло. Пес был явно недоволен, когда хозяин отнял у него добычу, — он улегся возле загончика Рокамболя и глухо рычал. Это был плохой знак, и Грегуар боялся, что Дурло решит выместить обиду на козах, — с возрастом характер у него начал портиться.
Грегуар подошел к витрине и уставился на стоявшую внутри женщину, усилием воли пытаясь заставить ее уйти.
Матильда де Флавиньоль не подозревала, что стала объектом таких мысленных усилий, и уходить не собиралась. Она пришла сюда поделиться с мсье Легри своим горем, но ей не повезло: Виктора в лавке не оказалось. «Ублажает, наверное, свою русскую потаскушку», — подумала она. Горбатый блондин-приказчик читал газету и грыз яблоко. «Впрочем, даже он лучше этого азиата с непроницаемой физиономией», — решила мадам де Флавиньоль.
Она рассказывала юноше, что прикрепила к груди траурную ленточку в знак скорби по несчастному генералу Буланже, который пустил себе пулю в лоб в Бельгии на могиле своей любовницы Маргариты де Боннемен, когда в лавку вошла женщина в шевиотовом костюме. Ее седые волосы украшала смешная тирольская шляпа.
— Честное слово, вот кто настоящая валькирия, — пробормотал Жозеф себе под нос. — Мадемуазель Беккер! Вот так сюрприз!
— Гутен таг, мсье Пиньо! Вы единственный, кто может мне помочь!