Три подруги и пустынная кошка
Шрифт:
Рядом со мной — банши из клана Нисы. Среди них взрослые крепкие мужчины с мозолистыми грубыми руками и обветренными лицами. Под стать им коротко стриженные женщины, чья готовность в любой момент встать под ружье читалась в уверенных гордых позах с заложенными за спину руками.
Еще тут были мальчишки и девчонки, с чьих забавных мордашек жизнь пока не успела стереть остатки детства, но они уже ощущали себя членами своего пусть небольшого, но древнего сообщества, как ощущали и всю тяжесть происходящего. В самых задних рядах стояли те, кто уже приближался к закату своей жизни — седовласые мужчины и женщины с глубокими морщинами и понимающими глазами. Они составляли лишь малую горстку от всего клана, потому как банши в принципе редко доживали до старости. Но вокруг них будто витала та огромная мудрость, что накопилась за столетия бытия. Ини также, как и все, были одеты в траурные белые одежды и каждый держал в руке по ярко-алому цветку паучьей лилии, символу невосполнимой потери.
Все мы молча стояли на месте собраний, куда жителя поселения сходились для обсуждения значимых решений, проведения прямых голосований, заключения брачных союзов и… прощания с погибшими.
Вокруг нас кольцом высились одноэтажные деревянные постройки. Банши не любили «холодные» вещи, как они называли металл и бетон, предпочитая жить в окружении натурального материала. Перед нами на сложенных дровах, которые должны были вот-вот поджечь, лежало обернутое в белый саван тело.
Легкий, воздушный, пронизывающий насквозь звук, струился над нами, будто бы порхая с места на место и напоминая пение печальных птиц, оплакивающих потерю. Музыка была изумительной, волшебной, необычайно чистой и ясной, прозрачной, будто затерянный среди гор источник. Не зря флейту часто наделяют мистическими свойствами. Слушая её, душа разрывалась, а слезы сами собой текли без остановки, орошая цветок лилии, который я прижимала к груди.
Я чувствовала себя изможденной. Будто бы все, что было внутри вынули, а то, что осталось отправили на похороны. И вот таким пустым безвольным мешком я пришла, чтобы попрощаться с Нисой.
Когда флейта доиграла, её отец, Изельт, или просто дядя Изя, как я его звала, взял из рук старшего сына подожженную с другого конца поленце и поднес к погребальному костру, позволяя огню перебежать на залитые бензином бревна, которые тут же с трескающим шипением вспыхнули и прожорливое пламя начало разгораться. Вскоре огонь поглотил и тело, с головы до ног плотно обмотанное в ткань, а потому напоминающее древнеегипетскую мумию.
В абсолютном молчаливом единении мы наблюдали за тем, как уничтожается то последнее, что осталось от Нисы — дочери, сестры, подруги.
Никто не всхлипывал, никто не кидался грудью на костер, никто не голосил и не вопрошал небеса «за что?». Даже отец Нисы, суровый вояка, по шрамам на теле и лице которого можно было изучать историю сражений, стоял ровно и гордо, смело глядя на огонь и провожая в последний путь последнюю женщину в своей семье.
Хотя, может быть это было потому что он догадывался?
Догадывался, что еще однажды увидит её?
Когда костер догорел, а это произошло быстро, мы по очереди потянулись к обгоревшим головешкам, усеянным пеплом, укладывая поверх них красные цветы, создавая подобие мемориала памяти. Я знала, что остатки кострища, усыпанные лилиями, простоят несколько дней, а потом их засеют землей, и Ниса останется в кругу своего клана навсегда.
Такие традиции.
Когда последний цветок был возложен, народ начал расходиться по своим деревянным домам, чтобы каждый в одиночестве мог подумать о ней и вспомнить то лучшее, что знал и помнил.
Я же попрощалась с дядей Изей, который на прощание очень крепко обнял меня и попросил:
— Береги себя.
Я пообещала, что беречь буду и направилась к выходу с владений клана, которые были обнесены высоким бревенчатым забором. Место находилось за городом, и многие жители из соседних поселков считали, что здесь обитает некая секта язычников, стараясь объезжать стороной.
Меня уже ждал черный джип с тонированными стеклами. Я подхватила подол длинного белого платья, села на переднее сидение, мотор завелся, мы развернулись и поехали прочь.
— Как все прошло? — спросила девушка за рулем.
— Так, как и должно было, — скупо ответила я, роясь в собственной сумочке.
— Они поверили? — задала новый вопрос моя водительница. — Поверили, что похоронили банши?
— Поверили, — проронила я, вздохнула и все-таки смогла её похвалить: — Ты молодец. Отлично сыграла.
— Отлично сыграла Нису или её смерть? — хитро заулыбалась Чума, которая даже не пыталась скрывать радость.
— Оба варианта, — не стала выбирать я что-то одно. — Ни Гриша, ни тем более Руся ничего не заподозрили.
— А ты отлично ударила, — решила она ответить взаимностью на взаимность.
— Я старалась, — хмыкнула я, оставляя сумочку в покое.
— Как хорошо, что камень не способен убить Чуму! И как хорошо, что Чума может быть кем угодно, — её глаза блестели ярче самых дорогих бриллиантов.
— Потому что Чума именно такая, какой была создана. И она выполнила миссию, для которой была предназначена.
Розабель счастливо рассмеялась, вжимая туфелькой на изящном каблуке педаль газа в пол.
Наблюдая за ней, я тоже не могла не улыбнуться. И вспомнила слова, которые хотела сказать Яну, но так и не сказала: «Именно я забрала её у тебя. Ты не смог о ней позаботиться. Она умирала в твоем замке, как когда-то умирала я в своем дворце. И обе мы умирали, потому что нас не любили. Меня — отец, а её — ты. Она так хотела твоей любви! Хоть чьей-нибудь любви, в душе считая, что не достойна её. Но ты так и не смог ей открыться. А я дала ей все — новую жизнь, новое имя, новую цель. Ты лишился её. Твоей Бель больше нет, теперь есть только моя Бель».
— Ты так странно смотришь на меня, — заметила она с улыбкой.
— Странно — это как? — уточнила я.
— Как будто, — улыбка сползла с её лица, — как будто хочешь попрощаться. Что ты задумала, Ди?
Я не успела ответить.
Из-за поворота на нас вылетел грузовик. Завизжали тормоза, заскрежетал металл, затрещало стекло, верх и низ поменялись местами. Машина, сделав кувырок, юркнула куда-то вниз и, прежде, чем удариться виском о что-то твердое, я успела подумать: «Надо было сказать ей… надо было сказать Бель, что она свободна, что я, как её создательница, отпускаю её, и она может делать все, что захочет. А теперь, кажется, уже поздно…».