Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия
Шрифт:
Он пошляк, мелькнуло в голове у Таты, но она кивнула.
– Да.
– Наташа, ты чудо! Итак, мы теперь на «ты»?
Она промолчала.
Официантка принесла мясо в горшочках, хотела опять пожелать приятного аппетита, как ее учила хозяйка, но поняла, что эти двое ее просто не услышат. Любовь, наверное, с завистью подумала девушка. А ведь женщина заметно старше. Везет некоторым…
– Наталья Павловна, нет, Наташа, Наташенька… Наталочка… Ты ешь, а то остынет…
Тата ела и не чувствовала вкуса. У нее кружилась голова, сердце билось где-то в горле. Наверное, я заболеваю.
– Наташа, Наташенька, что с тобой? Ты отморозилась?
– Что? – очнулась она, услышав это ненавистное словечко, которое прозвучало таким диссонансом. Неужели он сам этого не слышит?
– Да-да, я что-то не очень хорошо себя чувствую… – пролепетала Тата.
– Неправда, – ласково улыбнулся Гущин. – Ты просто борешься с собой, со своими желаниями. Не нужно, желаниям лучше потакать, тем более таким естественным, – жарко прошептал он.
А для Таты эти слова были как холодный душ.
– Павел Арсеньевич, о чем вы говорите!
– Ты…
– Знаете, я не могу так быстро. Просто воспитана иначе. Мне трудно переходить на «ты». – Она словно протрезвела и уже держала себя в руках.
Гущин был явно очень недоволен:
– Тяжело с тобой, Наташа… Но я не привык отступать перед трудностями…
– Это штамп, – вырвалось у нее.
– Что? – не понял он.
– Да нет, ничего, извините, просто я невольно редактирую каждое слово. Профессиональная болезнь…
А вот это стало ледяным душем для него. Что-то похожее на испуг промелькнуло в его глазах. Они сделались холодными, чужими.
– Не надо, Наташенька, не надо. Забудь о том, что мы связаны профессиональными отношениями, просто отбрось это. Я не желаю все время помнить, что ты мой редактор. Мне это тяжело… Ты меня сводишь с ума как женщина, что гораздо важнее. И ты увидишь, я это докажу…
– Господи, я не требую от вас никаких доказательств.
– Ты прочитала по второму разу «Дурную славу»? – вдруг жестко спросил он.
– Нет еще. На меня свалилась неожиданная верстка, заболела моя коллега, и пришлось…
– Ничего страшного, я просто поинтересовался.
Но Тата вдруг испугалась. Сейчас перед ней сидел совсем другой человек. Такой и убить может, подумала она, и даже появилось ощущение, будто он ищет предлог, чтобы поскорее завершить свидание. Она решила его опередить:
– Павел Арсеньевич, простите, что, возможно, нарушаю ваши планы, но я, пожалуй, пойду… Спасибо за приятный вечер.
– Да бросьте вы ваши штучки! – неожиданно взорвался он. – Что вы мне глаза колете хорошим воспитанием? Цирлих-манирлих! Скажите просто, что я чем-то вам не угодил. Интересно только знать чем?
– Вероятно, именно отсутствием хорошего воспитания! – ледяным тоном произнесла она и встала.
– Наташа, прости, прости меня!
– Нет, это вы простите меня, Павел Арсеньевич. Будем считать, что никаких разговоров не было.
Она выхватила из сумки сторублевую бумажку.
– Вот, этого, вероятно, мало, но у меня больше нет. – Она швырнула купюру на стол.
Гущин побелел:
– Вы что, с ума сошли? Вы меня оскорбляете.
Тата сорвала с вешалки пальто.
– Наташа, постой, так нельзя! – Он отнял у нее пальто. – Что с нами случилось? Куда ты бежишь? Что за ерунда? Сядь, приди в себя, забери свои дурацкие деньги. Вот, выпей воды… Ну что за чепуха… Прости меня, это все нервы. Мне показалось, что мы уже настроились на одну волну, и вдруг какие-то дурацкие помехи… Ну не сердись, приди в себя. Давай лучше выпьем еще по рюмочке. Ну что, мир?
– Мир, – нехотя кивнула Тата.
В самом деле, все вышло на редкость глупо. Это я от неопытности. Или от желания любви… Старая дура!
Гущин пытался вернуть утраченное настроение, но ничего не получалось. Посидели еще полчаса, и он проводил ее до дома. По дороге они почти все время молчали. Он сжимал ее руку, но сейчас это не производило на Тату впечатления.
– Спасибо, Павел Арсеньевич, и извините, если что не так…
– Извиню, конечно, но все было не так. И я сам виноват. Ну ничего, лиха беда начало.
– До свиданья.
– До свиданья, Наташа.
Господи, как глупо, как нелепо и бездарно я себя вела… И какое мне дело до его отношений с Жихаревой? Он неблагодарный, а мне-то что? Что я за моралистка? Разве это важно? А что же важно? То волнение, которое я испытала. Это было так приятно. Я совсем забыла, как это бывает… Дура, дура, дура! Ну ладно, если он не врет, что я ему нравлюсь, то ничего не потеряно, я же буду с ним работать, и, если это было не минутное помрачение рассудка, все еще можно сто раз вернуть.
…Прошло уже несколько дней, Курбатов больше не звонил. Не то чтобы это занимало Алисины мысли, но иногда она с недоумением вспоминала о нем. Может, уехал или заболел? А скорее всего, у него слишком много дел. И вообще, это не имеет никакого значения, он герой не моего романа. Просто задето мое самолюбие. Хорошо, что у меня хватает ума не принимать задетое самолюбие за влюбленность или хотя бы влечение. Конечно, я сама могла бы ему позвонить, но уж этого он от меня не дождется. Я даже Эрику старалась не звонить…
В субботу утром Алиса проснулась в отличном расположении духа. Впереди два дня отдыха, никаких определенных планов на эти выходные нет. Значит, можно поваляться с книжкой, посмотреть какой-нибудь фильм, поболтать с Таткой и Сонькой… А начну я вот с чего, решила Алиса, устрою себе хороший завтрак и включу свой любимый фильм «Как украсть миллион»! Гарантия прекрасного настроения на весь день.
Так она и поступила. Свежий апельсиновый сок, кофе, яйцо всмятку, тосты с сыром – и Одри Хепбёрн и Питер О’Тул в придачу. Мечта идиотки.