Три повести о любви
Шрифт:
«Ну и зря!»
«Почему зря?»
«А вдруг не стану?»
«Вот как? Уже сомнение?»
«Мало ли что, возьмут да и не переведут на отделение журналистики!»
«Почему?» — удивилась Светлана.
«Ну… ну, биография может не понравиться».
«А что там может в ней не понравиться? Родился, учился… воевал», — подчеркнула она интонацией слово «воевал».
«Кто знает», — неопределенно ответил он. Но сам-то Ипатов прекрасно знал, чего боялся. Правда, был порыв поделиться со Светланой, но в последний момент придержал язык: зачем пугать раньше времени? А опасался он, чтобы каким-нибудь образом не открылось, что его дедушка, несмотря на героическое прошлое — комиссарство в гражданскую,
«Ты никому не скажешь?» — вдруг спросила Светлана.
«Нет», — настороженно пообещал он.
«У меня тоже не все в порядке с анкетой».
«У тебя?» — Ипатов даже раскрыл рот от удивления.
«Дядю Павла, папиного двоюродного брата, в тридцать первом раскулачили и сослали в Сибирь».
«Ты что, указываешь это в анкете?»
«Нет, конечно. Там спрашивается только о близких родственниках. А дяди, тети не считаются».
И тут Ипатов подумал, что нет, наверно, ни одного человека, у которого не было в биографии какого-либо изъяна. Хоть что-нибудь да есть. Примеров можно привести сколько угодно. Даже в их семье, где три человека сражались за Советскую власть. Ну, с дедушкой все ясно: без драки попал в большие забияки. Зато один из бабушкиных племянников воевал в белой армии, а другой до революции был близким другом Волина-Эйхенбаума, впоследствии правой руки батьки Махно. И так почти в каждой семье.
«Ну, у меня похлеще… — начал Ипатов, решив на откровенность ответить откровенностью. — Дедушка…» — и он понизил голос.
Но рассказать о жалкой судьбе дедушки (а заодно и двух других родственников, оказавшихся на свалке истории) Ипатов так и не успел. Брякнула дверь, и на пороге показался староста курса Тимофей Задонский, бывший фронтовой смершевец, парень с острым, худым лицом, на котором по привычке дежурили не знающие покоя, все замечающие глаза.
«Ипатов и Попова, почему не на лекции?» — строгим голосом спросил он.
«Не дай бог, если он что-то услышал, — подумал Ипатов. — Но я не успел рассказать о дедушке, а разговор со Светланой о ее раскулаченном дяде он мог слышать только стоя за дверью, подслушивая, что, впрочем, сомнительно. Хотя, чтобы понять, о чем идет речь, ему достаточно услышать одно-два неосторожно оброненных слова…»
То ли от начальственного тона, которым было сделано замечание, то ли оттого, что их застали вдвоем за душевным разговором, Светлана смутилась и покраснела.
«Тебе объяснение в письменной или устной форме представить?» — насмешливо спросил Ипатов.
Но Задонский не позволил себе снизойти до мелкой пикировки.
«Повторять не буду, — жестко сказал он. — После лекции устроим проверку. Список отсутствующих представим в деканат. А там пеняйте на себя!»
И ушел, хлопнув дверью.
«Ну что, пошли на лекцию?» — спросил Ипатов.
«Пошли. А то привяжутся еще», — рассудительно ответила Светлана…
Было пятнадцать минут седьмого, когда Ипатов сошел с трамвая (номер четырнадцатый, прицепной вагон) и неторопливо зашагал к Подьяческой. Он располагал еще уймой времени. Со Светланой он договорился, что придет в семь-полвосьмого, когда наверняка будет дома их главная защита и опора — ее мама. Так что в его распоряжении оставалось как минимум минут сорок — сорок пять. Конечно, можно было выехать на полчаса позже, но тогда он рисковал встретиться со своими родителями, которые бы мигом заметили, что он явно не в себе. Да и вообще он не любил
Ипатов зашел в угловой винный магазин. Там было полно народу. Одни распивали вино тут же по углам, другие брали с собой. Стоял густой, неподвижный, спертый винный воздух. Ипатов встал в очередь. Много пить он не собирался. Каких-нибудь сто граммов для храбрости. Впереди стоял мужчина с физиономией, сплошь разукрашенной синяками и царапинами.
«Ну, чего уставился?» — мрачно спросил он Ипатова.
«Я не на вас смотрю, на продавщицу», — соврал тот.
Незнакомец скользнул по лицу Ипатова недоверчивым, мутным взглядом.
«А чего смотреть? Баба как баба. — И, понизив голос, добавил: — Каждому по двадцать граммов недоливает. — И другим, совсем доверительным голосом спросил: — Знаешь, кто меня разделал?»
«Кто?»
«Враги народа», — дыхнув винным перегаром, тихо, заговорщически сообщил он.
И тут кто-то громко произнес:
«Это у него асфальтная болезнь!»
Сосед Ипатова обернулся и сник: насмешничал высоченный демобилизованный матрос с широченными плечами.
«Пока до дому дополз, сто раз мордой об асфальт шмякался. Теперь у него на каждом шагу враги народа!»
Очередь посмеялась.
Продавщица отпускала быстро, действительно открыто недоливая по десять, пятнадцать, двадцать граммов. Так что Ипатову долго ждать не пришлось. Взяв полстакана дешевого портвейна и конфетку, он отошел в сторонку. Там, стоя, выпил, заел помадкой и вышел на Садовую.
Электрические часы на углу Садовой и Майорова показывали полседьмого. Надо было где-то прокантоваться еще двадцать — двадцать пять минут. Несмотря на раннее время, улицы затопил густой зимний сумрак. Ипатов подошел к газетному стенду. «Правда», «Ленправда», «Комсомолка»… Если бы не уличный фонарь, скупо цедивший свой уже совсем жидкий, дистрофический свет, вряд ли можно было что-нибудь разглядеть на газетных страницах… Как будущего журналиста-международника Ипатова в первую очередь интересовали новости из-за рубежа. Уткнувшись носом в третью полосу, Ипатов медленно перемещался от одной заметки к другой… Положение в Триесте («Никак не могут договориться!..»). Новое выступление Уинстона Черчилля («Неймется старому бульдогу!..»). Речь советского дипломата в ООН («Интересно, очень интересно!..»). Рапорт комсомольско-молодежной бригады товарищу Сталину («О чем там?..»).
Ипатов вскинул голову, посмотрел на часы. Ого!.. Уже без пяти минут семь! Пора!.. Не дочитав рапорта, заторопился на Подьяческую…
Ровно через пять минут он стоял на знакомой лестничной площадке и нажимал на кнопку звонка.
Дверь открыла Светлана. Увидев его, она обрадовалась:
«Проходи!»
Видно, ожидая Ипатова, она все время была как на иголках.
В прихожей у журнального столика стояли и о чем-то разговаривали отец Светланы в старой поношенной пижаме и незнакомый полковник авиации с многочисленными колодками. Лихо закрученные пышные усы делали его похожим на кавалериста времен гражданской войны. При виде Ипатова они сразу прервали разговор.
Ипатов смущенно поздоровался. Отец Светланы молча протянул руку и тотчас же отвел взгляд.
«Дядя Федя, познакомьтесь. Это Костя!» — представила Ипатова Светлана.
Летчик придержал на его раскрасневшемся лице свои теплые, улыбающиеся глаза и крепко пожал руку.
«Очень приятно, — сказал он и, крутанув ус, спросил: — Пехота?»
«Мото», — ответил Ипатов.
«Тоже не сладко, — прокомментировал полковник. — Был ранен?»
«Дважды».
«Это хорошо».
«Что в этом хорошего, дядя Федя? — заметила Светлана и бросила Ипатову: — Раздевайся!»