Три прыжка Ван Луня. Китайский роман
Шрифт:
Ма Ноу, весь в поту, изводил себя подобными ужасами несколько минут. Потом его руки и колени вздрогнули: снаружи стучали молотки, топал привратник, шипел и потрескивал вспыхнувший в Нижнем городе пожар. Ма тяжело вздохнул, выныривая из мрачного оцепенения, и без особой радости поплелся на рыночную площадь. Там пели сестры. Женщины смотрели на него с благоговением — спокойными доверчивыми глазами. На них уже не было дорогих украшений, свадебных цветочных гирлянд. Скрипки и цитры давно растоптаны в грязи. Девушки, бедняжки, больше не выворачивают наизнанку всю душу, чтобы раскрыться, отдаться целиком: у них ничего не осталось, а ведь опасность еще не предотвращена. Шеи, конечно, у них имеются — и вскоре склонятся под ярмо. Этого требует судьба, и это правильно. Ведь они стали как вода, которая
Ма Ноу прошаркал мимо застывших в вялой неподвижности братьев, которые тут же вскочили, обратили к нему глиняные, в мелких трещинках, лица, благоговейно столпились вокруг. Чт о на него нашло — с какими ночными химерами он боролся? Это закабаляющий Путо врезался в его мозг, до сих пор не желает отпускать своего бывшего раба. А ведь здешние братья и сестры идут более строгим путем: тяжким, единственным в своем роде. Им навязали убийственный — ничем не прикрытый — ужас человеческого бытия; и они, не прячась, приняли на себя этот ужас: всё, всё испытали сами, как Сидхарта, наследный принц. Если Западный Рай когда-нибудь раскроет свои врата, то лишь для него, Ма Ноу, и для его людей. Знамя Царственного Великолепия реет над их отрядом. И они стремятся к Вершине со скоростью выпущенных из лука стрел.
Ма присел на выступ стены, ссутулил плечи. Где-то на этой равнине блуждает сейчас Ван Лунь. Человек, потерянный для собственного учения.
А здесь пенятся волны. И люди отдаются им, уже не пытаясь плыть. Здесь торжествует у-вэй, «недеяние».
Все навалилось на этот монгольский городок. Знамена против знамен!
Пульс духовности бьется именно здесь.
Они сжимают в руках ключ к Золотым Вратам. Живые человеческие тела неподвижны, как трупы. Достаточно одного дуновения, и они опрокинутся. Ибо тот, кто несет в себе Дао, не хочет видеть, не хочет ощущать вкус, не хочет слышать. Предательски отвергает собственное тело. Воспаряет над ним.
Так и было. Темный, жаркий молитвенный хмель овладел Монгольским городом. Одержимые этим хмелем телесные оболочки недвижимо сидели на улицах — немые, слепые.
после того, как Ван Лунь побывал в Монгольском городе, в одном большом селении, расположенном немного южнее, оба подмастерья аптекаря работали на длинном узком дворе. Старший, стоя у самого крыльца, подбрасывал в железную печурку древесный уголь. Сверху нагревалась фарфоровая миска. Белый пар выходил через приделанный сбоку носик: медицинская печка, когда дымилась, напоминала увеличенный в размерах чайник. Хилый помощник аптекаря медленно поворачивал красиво круглящийся затылок. У него были толстые отвислые щеки и провалившийся между ними нос. Зато полные губы заметно выделялись на нижней части лица. Этого замкнутого человека хозяин высоко ценил. Подмастерье принадлежал к числу тех приверженцев Ван Луня, которые так и не перешли к бродячей жизни. Его лицо казалось равнодушным, но он невольно выдавал себя всякий раз, когда отрывал флегматичный взгляд от печки: тогда становилось понятно, что в нем происходит упорная, не прекращающаяся умственная работа.
У стены дома младший подмастерье, сидя на табурете и отвернувшись от дыма, равномерно наступал на педаль ножной мельницы: в плоское деревянное корытце сыпались перемолотые в порошок сухие целебные травы.
Старый аптекарь как раз пошел в дом, чтобы принести тонкое волосяное сито — он хотел приготовить из печени зайца питье, помогающее при полнокровии и внезапных приступах гнева, — когда хлопнула калитка и перед медицинской печкой вырос долговязый нищий.
Подмастерье крикнул докучному посетителю, чтобы тот подождал на улице; но нищий уже подошел к нему вплотную, сдвинул назад соломенную шляпу — и успокаивающе положил руку на его плечо, когда он, узнав Вана, хотел склониться в поклоне. Они шепотом обменялись парой слов, после чего назойливый нищий громко поблагодарил подмастерье за медную монетку, которую тот достал из пояса, и пожелал ему всяческой удачи.
Час спустя подмастерье вместе с Ван Лунем уже обошел заросший
Ландшафт в тех местах болотистый; далее простираются бескрайние торфяные топи. На низких холмах желтели заросли гаоляна, перемежаемые папоротником; дорога на высокий холм казалась темным коридором, так плотно смыкались по сторонам от нее вечнозеленые дубы. Густой кустарник мешал продвигаться вперед. Здесь начинались «Владения пестрых мальчуганов», как называли этот участок леса из-за обилия разноцветных грибов.
Среди массивных древесных стволов тут и там выглядывало из земли что-то удлиненное и круглящееся, в зеленовато-белой шляпке; изящный белый воротничок неплотно облегал шею; ножка не соприкасалась с разбухшей влажной землей, а была обута в мягкий чехольчик — тонкий кожистый башмачок. Маленький аптекарь, на груди у которого висела синяя сумка, спустился вниз по откосу — туда, где рябило от красных пятен и кичились пурпурным великолепием мухоморы. Их шляпки были покрыты бородавками, белыми горошинками, из которых сочился вязкий полупрозрачный сок. Подмастерье сорвал много таких грибов и побросал их в котомку. Неподалеку в траве светились рыжики; широкими кирпичного цвета шляпами покрывали они свои головы; а к полям были прикреплены коричнево-белые вуальки, выглядевшие так, будто их изорвал ветер. Когда подмастерье переломил ножку такого гриба, наружу выступило склизкое молочко, прилипло к его пальцам. Он набил яйцевидную сумку доверху, так что спереди она даже промокла от сока.
После полудня он вернулся в аптеку и сразу поднялся по лестнице в свою комнату. Потом вместе с товарищем затащил туда же маленькую медицинскую печку и приступил к работе, предварительно закрыв дверь и приоткрыв окно.
В тазик с кипящей водой бросил горсть грибов, порезанных на кусочки; спустя какое-то время, которое он точно отмерял по песочным часам, снял тазик деревянными ухватками и через мелкое сито слил густой коричневатый отвар в деревянную бадью. А оставшиеся на сетке ломтики грибов выбросил во вторую бадью. И опять принес воду в тазике, вскипятил ее, сварил грибной бульон, процедил через сито. Когда все грибы были обработаны, он прямо в бадье раздавил деревянным пестиком оставшиеся кусочки, бросил их в тазик с водой, долго варил и потом опять профильтровал. То, что осталось на сите, затолкал в тонкий мешочек и выжал еще сколько-то жидкости в большую деревянную бадью с отваром. И потом выбросил волокнистую массу из мешочка в мусорное ведро.
Теперь началась длительная работа с отваром. На маленькой печке и на другой печи, в углу комнаты, где к железной штанге был подвешен котелок, коричневатая жидкость долго выпаривалась. Подмастерье разжег, часто задерживая дыхание, небольшой огонь в печке и под плитой очага; потом, широко распахнув окно, спустился в аптеку и занялся своей обычной работой, смешиванием лечебных снадобий. Время от времени он поднимался наверх, чтобы подлить жидкости из бадьи в тазик и в котелок. Так он возился — то в аптеке внизу, то в своей комнате — всю ночь. Когда отвар стал насыщенным как сироп, подмастерье вылил содержимое котелка в тазик. Только ранним утром, когда помощник аптекаря в последний раз поднялся в свою задымленную и слишком жаркую комнату, содержимое тазика удовлетворило его: отвар теперь был вязким, темно-коричневым, и при помешивании из него вытягивались клейкие нити.
Подмастерье долго рассматривал отвар и принюхивался; потом принес из аптеки мешочек с истолченным древесным углем и немного сухой белой глины, высыпал то и другое в тазик, помешал, сверху плеснул горячей воды и перелил черную жидкость в высокий стеклянный кувшин. Не прошло и часа, как на дне кувшина образовались два слоя — белесый и над ним черный, а еще выше стояла светло-коричневая прозрачная жидкость, которую подмастерье осторожно перелил через деревянный желоб в две тыквенные фляги — два больших пузатых сосуда. Подумав, он разделил их содержимое между шестью маленькими глиняными кувшинчиками, которые плотно закрыл, нанизал на шнурок и повесил себе через плечо. Еще не рассвело, когда на дворе скрипнула калитка. Подмастерье, прихватив кувшинчики, покинул свой дом и селение.