Три птицы на одной ветке
Шрифт:
Эльвира приходила по объявлению и с подчеркнутой скромностью, с иронией даже демонстрировала потенциальному работодателю красный диплом «товароведа продовольственных товаров» и пристально глядела, какое это впечатление производит.
Красный диплом впечатление чаще всего производил, на некоторых — довольно сильное. Впрочем, если бы Эльвира предъявила еще партбилет, бережно хранимый до сих пор не из-за пиетета, а на всякий случай, выходило бы то же самое. Потому что оба красных документа — в основном лишь экзотика, но почти никогда не повод для заведомого уважения предъявителя. Ведь не чековая книжка, не сберегательная даже.
Во
А работодатели «кавказской национальности» — до чего ж их, оказывается, много за границами своих родных стран — на красную книжицу с тиснением вовсе пялились как на предмет купли-продажи. Порой из-за слабого знания местных обычаев и языка они, завидя диплом, вообще какое-то время не могли взять в толк, что эта поблекшая женщина пришла наниматься на работу, но вовсе не пытается всучить им свою последнюю реликвию за сходную цену.
Работодатели начинали лениво торговаться, предлагая цену совершило унизительную, потому что диплом СИНХа им был не нужен, а если б понадобился, то они немедленно приобрели и гораздо красивше. Кажется, они даже не подозревали, что некоторые чудаки за эти корочки действительно несколько лет занимаются делом почти фантастическим — учебой…
В общем, за короткое время Эльвира успела поработать в самых разных местах. Торговала бижутерией и косметикой, едой и презервативами, желтыми газетками и фиолетовыми цветами, книжками и пивом. В итоге с изумлением обнаружила, что никакой существенной разницы между товароведением продовольственных товаров и товароведением промышленных товаров нет. Есть только разница в расстоянии от дома до места приложения таланта и опыта, а также в наличии или отсутствии биотуалета.
Везде заработки получались примерно одинаковые, везде поощрялся обман государства и не поощрялся обман покупателей — хозяев тем более. Но Эльвира не хотела обманывать никого, поэтому нигде долго не задержалась и скоро почувствовала полное отвращение к делу, которое отняло, считай, всю жизнь.
После этого она подалась в гувернантки. В смысле — няньки.
Алевтина Никаноровна, доработавшая в воспитательной системе до ненависти к детям как таковым, изо всех сил отговаривала дочь, но та уж если что решит, так хоть кол ей на голове теши. Хотя это, конечно, наследственное.
— Элька, послушай меня, — вразумляла мать, — уж я-то в этом деле кое-что смыслю, твоя работа кончится тем, что ты убьешь чужого ребенка. А за него убьют тебя. Ведь ты не представляешь, какие бывают дети. А тебя ждут именно эти, особенные, потому что нормальные люди гувернанток не нанимают. Тебя ждут до крайности изнеженные, избалованные маленькие чудовища, исчадия ада, которые с нежного возраста знают, что они — существа первого сорта, а всяк, кто им прислуживает, — второго…
— Перестань пугать, мама, — раздраженно отмахивалась дочь, — я — не ты. Я очень люблю детей, я буду самой лучшей нянькой на свете, потому что во мне погибает невостребованная бабушка. Что делать, со своими внуками водиться — не судьба, повожусь с чужими!
—
— Эх, мама, все меряешь и меряешь на свой кривой аршин, хотя я уже сто раз тебе объясняла — я — не ты, у меня — больше от папы, чем от тебя, я мягче и тоньше!..
Таким образом выходила очередная ссора. Вообще, чуть не каждый день приводил к размолвке, и воцарялась тягостная, порой многодневная тишина. Счастье, что ни одна из женщин не умела слишком долго выдерживать характер, а то б они вовсе разучились говорить.
Мрачные прогнозы Алевтины Никаноровны не сбылись. Дети, попадавшиеся Эльвире, чудовищами не были, как не были чудовищами и родители. Не исключено, что о своих трудовых буднях Эльвира рассказывала матери не все, кое-что утаивала, но вряд ли она утаивала что-то существенное, иначе оно непременно читалось бы на ее лице.
Так что никто почтенной «гувернанткой с высшим образованием» не помыкал, как рабой бессловесной, никто даже не хамил. Наверное, ей все-таки везло — работой не перегружали, к мелочам не придирались, платили в срок и порой довольно щедро, а также дарили подарки и вещи, не подходившие по какой-то причине хозяйке.
От вещей Эльвира поначалу категорически отказывалась, ей это казалось унизительным — потом гордыня стала потихоньку отступать, Эльвира все-таки была разумной женщиной и умела, когда хотела, трезво глядеть правде в глаза.
Она стала принимать «обноски» сперва снисходительно, мол, может, мама когда наденет, мол, для работы в саду все сгодится, но быстро смекнула, что, пожалуй, дешевый этот снобизм неприятен чистосердечному дарителю, сделалась проще, даже пыталась изображать радость по поводу подарка, но тут ей мастерство изменяло. Радость же по поводу списанной «Нутеллы» была в свое время вполне натуральной…
И опять за сравнительно небольшое время Эльвира сменила несколько рабочих мест. Хотя со всеми вверенными ей детишками она легко поладила, со стороны родителей пользовалась неизменным уважением, отовсюду ее не хотели отпускать, но причины увольнения всегда получались объективные — далеко ездить, заболела мама, нужно работать в саду и тому подобное. А на самом деле соображения были чаще иные, оглашать которые не хотелось.
Эльвира сразу взяла за правило: не привязываться к чужому ребенку так, чтоб иметь потом психологическую травму; никаких требований, помимо оговоренных сразу, работодателю в процессе трудовых отношений не выдвигать, вообще не выражать никакого неудовольствия ни по какому поводу, а просто уходить под каким-либо не обидным ни для кого предлогом.
Благо, безработица в данной отрасли пока не грозит, тем более почтенной, доброй, образованной, знающей профессию женщине, которая, помимо простого ухода, может дать ребенку еще и какие-то знания, а также, по крайней мере, не ухудшит его манер.