Три путешествия
Шрифт:
15-го мы получили известие из Ардебиля от Яна фан-Термунде, который счастливо добрался туда со своим слугой Питером Арентсом из Схефенингена после многих перенесенных злоключении. На них много раз готовы были напасть разбойники, если бы коняк, или проводник, не останавливал их суровым предостережением, выдавая Яна фан-Термунде за курьера, который везет письма к шаху. После такого объяснения его отпускали с миром продолжать свой путь.
В ночь на 16-е полил такой сильный дождь в Шемахе и окрестностях, что облака как бы обрушивались на землю. Вода спадала огромными ручьями с гор и разливалась так, что многие дома опрокидывались, а люди и скот тонули. Во время этого дождя ударяли и падали громовые стрелы и молнии, что вызвало ночью жалобные крики, испуг и бедствие. Каждый полагал, что наступает страшный суд.
17-го персидский король снова пожаловал хала халатом. Когда посол приблизился к загородной беседке принца, хан выехал ему навстречу на прекрасной арабской лошади, при золотом седле в уздечке, в затканной золотом одежде, в сопровождении множества дворян и другого народа, к которому причисляю себя и я. Посланник с большим почтением передал хану изготовленный из драгоценной золотой парчи жалованный халат, который тот тотчас же надел и отправился вместе с передавшим в город под звуки литавр, труб и тромбонов.
18 августа было ужасное и жестокое землетрясение, от силы и действия которого обвалились многие дома,
169
Баньян — название купца у индусов, в частности под этим названием известны индусские торговцы.
26-го у персов святой день и большой праздник, когда многие сотни женщин в память умерших святых или родственников совершают паломничество в горы, где приносят жертвоприношения и молятся, бьются головами, целуют гробницы и принимают другие положения, о чем я уже упоминал. Это самое большое и единственное богослужение персиянок, какое мне довелось увидеть или услышать. Они никогда не входят в церковь, и я ни разу не слышал, чтобы они молились дома или совершали какой-нибудь обряд. Они все возлагают на своих мужей, которые три раза в день, невидимому с большим усердием, молятся богу и взывают о помощи к ангелам: именно утром, в полдень и вечером. Молитва их гласит: «Хвала богу, создателю всего живого, королю страшного суда; ты властен помочь нам, и мы молимся тебе к призываем тебя! О бог на небесах! Укажи нам истинный путь, не тот, где грешные совершают страшные и тяжкие грехи, и не тот, что наполнен мерзостью и заблуждением. Аминь!».
27-го я поднес своему бывшему патрону Хаджи Байраму маленькую галеру и корабль, над которыми я работал более трех месяцев. На корабле было сорок маленьких пушек, на 42-весельной галере — десять. Он принял это с большой благодарностью и считал, что достойнее поднести это принцу Шемахи, нежели сохранить для себя. Этот подарок весьма понравился принцу, ибо по его мнению и вкусу был весьма искусно сделан, и потому он пожелал поговорить со мной. Я недолго ждал, чтобы предстать перед ним, и как только увидел его, то почтительно склонился перед ним по персидскому обычаю. Принц спросил меня, сражаются ли такие большие корабли друг с другом? Я ответил: «Да, милостивый государь, в Северном море происходят сражения с участием более трехсот таких кораблей, голландских и английских, которые храбро обстреливают друг Друга, наносят повреждения, пускают ко дну и взрывают на воздух». Тут он спросил меня, почему христиане так враждебно относятся друг к другу? Я дал ответ: «Господин, не по какой иной причине, чем та, по которой мухаммедане воюют друг с другом и по какой персы и турки находятся в такой большой вражде, несмотря на то, что они единоверцы». Принц обратился к Хаджи Байраму, моему старому хозяину, присутствовавшему при том, и сказал: «Это верно сказано», после чего я повернулся и раскланялся таким же порядком, как и при приближении.
28-го у нашего посла господина Богдана украли серебряную чашу, и так как приложили большие усилия к тому, чтобы обнаружить преступника, то вора схватили, немилосердно били палками по пяткам и заковали в цепи. Он был холопом посла, грузином и его соотечественником.
31 августа, когда я прогуливался по городу, чтобы развлечься, мне неожиданно встретился один из похитивших меня людокрадов. Хотя я сильно испугался, увидав негодяя, но не стал долго ждать и схватил за шиворот висельника, который меня не узнал. У меня с собой была хорошая тяжелая узловатая палка, какую обычно носят персы, я дал ему такой сильный удар, словно собирался нанести его быку; он рухнул наземь, я дал ему еще несколько пинков так, что кровь хлынула из ушей, носа и рта, и оставил его лежать в таком виде, надеясь, что он скоро помрет. Это не прошло тихо и незаметно, тотчас же прибежали несколько персов, схватили меня и сказали: «Как ты смеешь убивать человека среди бела дня и на улице? Ты ответишь за это перед ханом». Я громко крикнул: «Люди, это дагестанский людокрад, он отдал меня в тяжелую неволю», и рассказал о всем происшедшем, как тот подлец обращался со мною, и что я эльчиадам, т. е. служитель при дворе польского посланника. К моему большому счастью персы, узнав об этом, отпустили меня. Оглянувшись через мгновенье, я заметил на улице от десяти до двенадцати татар, которые сразу погнались за мной, увидев, что их товарищ истекает кровью. Я, как мог, ускорил бег, помчался в табачный домик, где скрывался до тех пор, пока они не прошли мимо, после чего я отправился домой. Однако вскоре татары явились с калекой на наш двор. Мой господин спросил: что это значит. Я рассказал в кратких словах, что был вынужден прибегнуть в тяжелой палке; на что тот сказал: «Поди прочь, дурак! Почему ты не убил вора, у нас не было бы шума. Ступай, выполни свое дело лучше, выставь подлецов за дверь». Мы, слуги, не поленились угостить плетками татар и исполнили это с таким успехом, что они быстро с плачем убежали. Наполовину искалеченный татарин так быстро выздоровел от новых ударов, что теперь запрыгал лучше всех, хотя он раньше едва волочил ноги и ползал. Наш патрон не мог выслушать без смеха об этом приключении, рассказанном ему одним из дворян, заметив: «В самом деле этот голландец большой мастер».
Между тем приблизилось время отъезда в Исфаган, почему я томился, как рыба по воде. Я покорнейше попросил моего хозяина отпустить меня на свободу, на что он наконец после долгих молений и просьб согласился, однако под тем условием, что я ему сперва возвращу деньги, за которые он меня купил. Он купил меня, как было уже сказано, за 150 абасов, а теперь должно было считаться, что он дает мне свободу даром. Но он сказал мне тайно, что если я хочу уехать, то должен поднести ему подарок, который при этом и был назначен. И так как у меня не было иного пути избавиться от этого скряги, то я занял у Людовика Фабрициуса столько денег, сколько мне было нужно. Я купил хорошую персидскую лошадь, но так как она не понравилась нашему господину, пришлось вернуть ее продавцу и купить другую, которой, как я полагал, он должен был остаться доволен, но тут было так же, как и с первой. Наконец придворный конюх указал мне на хорошую арабскую лошадь, так мне понравившуюся, что я не поскупился на деньги и купил ее у хозяина. От двух первых я не потерпел никакого убытка, ибо у персов существует обычай, что всякий живой товар, людей и скот, можно продержать три дня и затем вернуть такими же, как они были получены. После того как мой хозяин увидел лошадь (которая ему весьма полюбилась), он дал мне немедленно разрешение на отъезд, как только мне к тому представится случай.
29 октября я попрощался со своими знакомыми и благодетелями, в том числе со своим бывшим хозяином Хаджи Байрамом и его женой Алтин, которая была ко мне особенно расположена и помогала мне, когда я сильно голодал у посла, вследствие чего я счел себя весьма обязанным поблагодарить их за все оказанные благодеяния и попрощаться. Придя туда, застал я дома одну госпожу Алтин, ибо остальные женщины пошли мыться в баню, что было у них каждодневной привычкой. Мой бывший хозяин также ушел из дому, отчего она меня особенно приветливо встретила. Я рассказал ей со всей присущей мне скромностью о причине моего посещения, на что она мне сказала: «Садись, Ян, садись! Муж мой вернется домой к обеду». Она спросила меня между прочим, сколько денег дал мне мой хозяин на дорогу. Я ответил: «Ничего, госпожа, помимо того, что заставлял меня терпеть голод и ежедневно обременять вас, поглощая ваши кушанья и напитки». «Хорошо, — сказала добрая женщина, — если он не дал тебе ничего, то это сделаю я и притом щедро, но ты не должен говорить о том моему мужу». Тут она дала мне украшение из драгоценных камней и денег, гораздо больше, чем я занял для своего освобождения. После того она ласково попросила меня задержаться на время в Шемахе, снова повторила свое старое предложение: тайно бежать со мною, на что я ей снова указал на большую опасность со стороны казаков, и она сказала со вздохом: «Итак, я никогда больше не вернусь в христианскую землю, а если ты все-таки хочешь туда отправиться, то поезжай завтра утром с моим мужем, он уезжает в Исфаган». Последнее мне больше всего подходило, ибо я был уверен, что мой хозяин любит меня от всего сердца и без всякой лжи. После того как я просидел два часа, разговаривая с женщинами, пришел домой мой хозяин Хаджи Байрам, ласково приветствовал меня и предложил, если я хочу, поехать с ним завтра в Исфаган, освободив от всяких затрат на дорогу. Я охотно принял эту щедрую милость и незаслуженное благодеяние, сказав, что я не заслужил у него столько и уж конечно недостоин того. Далее, я попросил его, не согласится ли он на то, чтобы еще два немца поехали с нами не на его счет. Он ответил: «Да, охотно; чем больше немцев, тем лучше». Эти двое были Людовик Фабрициус и Христиан Бранд, выкупленные на волю стараниями благородной Ост-индской компании и трудами Яна фан-Термунде. Я попрощался со своей госпожой Алтин и собрался в путь. Я бы охотно взял с собою Виллема Баренса Клоппера, но он решил лучше остаться у польского посланника, ибо надеялся скорее вернуться со своим господином через Россию, тем более, что он был слаб и немощен телом и у него не было желания и мужества предпринять такое тяжелое путешествие, и мы попрощались с опечаленными сердцами и со слезами на глазах. В тот день, когда я выехал из Шемахи, туда прибыл наш Мейнерт Мейнертс, который был до сих пор рабом в Баку, работал в кузнице у одного мастера, выделывавшего ножи и сабли, в местности, которая славится закалкой стали. Он слышал от своего господина много заманчивых обещаний и предложений, перенес также много невзгод и испытаний из-за проклятого мухаммеданского вероисповедания; наконец он избавился от всего этого и от жалкой неволи при помощи благородного нидерландского общества, с тем чтобы поехать через Исфаган в Гомбрун, но за коротким временем он не смог отправиться с нашим караваном.
Глава ХХVII
Отъезд из Шемахи. Сельская жизнь в местности Касили. Описание Аракса. Небезопасность Муганской пустыни. Обилие черепах близ Балхары. Бедные и веселые жители. На Я. Я. Стрейса нападают разбойники. На караван нападают разбойники и грабят его. Прекрасный каменный мост. Гробница. Сеида Джабраила. Прибытие в Ардебилъ. Его положение. Сильный холод. Сильные вихри в полдень. Прекрасное зерно. Большой налог на овец. 57 деревень близ Ардебиля. Описание города. Улица блудниц, которые слагают стихи и являются поэтами. Площадь посреди города. Базары и лавки. Превосходные мечети и часовни.
Октября 30-го выступили мы во имя и под защитой всевышнего бога всем караваном около двух тысяч людей и тысячи лошадей и верблюдов, несших кладь. Между прочим мой хозяин нагрузил двадцать лошадей каштанами, собранными со своих деревьев, с тем чтобы поднести их шаху, ибо никто не смеет являться с пустыми руками к королю и князю. Наш путь шел через высокие и крутые горы и затем мы пришли к могиле персидского святого по имени Пир Мардехан (Руr Mardechan), лежащей в местности Факерлу (Fakerlu). Земля в этой местности совершенно пустынна, здесь нет ни людей, ни еды, ни питья, вследствие чего мы весьма торопились добраться до какой-нибудь деревни или постоялого двора. Так мы оставили за собой добрую часть пути, и такое спешное путешествие по причине холода не было в тягость, но нам пришлось бросить несколько лошадей. Вечером усталые пришли мы в деревню Касили (Kasily), где остановились на ночлег [170] . Почва в тех краях неплодородная, только кой-где попадаются пастбища, и жителя ведут такое же хозяйство, как у татар. Мужчины, женщины и дети перекочевывают со своим скарбом на повозках, кибитках, лошадях, быках и ослах с одного места на другое, останавливаясь там, где лучшие пастбища, ибо они по большей части искусные скотоводы. Когда они устраивают где-нибудь стоянку, то разбивают шатры, которые называют остак (Ostak). Мы купили у них молока и не могли достать ничего другого, чтобы подкрепиться. Но щедрость моего бывшего хозяина не давала мне испытывать нужду и недостаток; он делился со мной едой и дорогим вином, так что я с легкостью мог все перенести и получил еще нагрудник для защиты от холода.
170
На пути из Шемахи в Ардебиль Олеарий также отмечает гробницу персидского святого Мардекана (Руr Mardechan) в местности Факерлу (Fakerlu), а затем местечко Касили (Kasilu). Олеарий также отмечает встречи с пастухами, ехавшими на повозках и верхом на лошадях, равно как на быках, коровах и ослах, со своими стадами, домом, женами, детьми и со всеми принадлежностями их хозяйств (стр. 559–560).