Три родины
Шрифт:
Василь Нипотрибный, будучи в рыбалке намного опытнее нас с отцом, подходил к процессу более творчески и изощреннее. Его не интересовало то, что ловилось легко и просто. Каждый день он устраивал персональную охоту на конкретный вид, даже экземпляр, редкой крупной рыбы. По только ему известным соображениям, как правило, за ужином у костра, он объявлял нам будущую цель: «Завтра с утра иду ловить сома на «квок». Или – ночью пойду на язя. Или – а не пощупать ли нам сазанов?!». Я не помню случая, чтобы он не исполнил задуманное. И все равно, он не переставал нас удивлять. Вчера к обеду он возвращался с охоты на сазана. Я заметил, как он швартует лодку к берегу и отвязывает от нее кукан в метрах 50 от лагеря, выше по течению. Мы с Валентиной отправились ему навстречу. Подойдя ближе – оторопели. Медленно шагая по мелководью, Василь с трудом тащил за собой на кукане небольшое стадо крупных рыбин. Самый большой сазан тянул на среднего поросенка. Валентина не удержалась и, проявив прыть озорной девчонки, уселась на него верхом. Такого улова мы еще не видели. Несколькими днями раньше, ночная охота на крупного язя, чуть было не закончилась для Василя трагедией. Задремав в лодке в ожидании поклевки, он с ужасом проснулся в воде. С трудом избавившись от тянувших на дно сапог и телогрейки, еле выбрался на берег. Тяжелый вертикальный топляк, незаметный с поверхности даже днем, зацепившись за завоз, утопил лодку за считанные секунды. С помощью местных станичников ее потом вытаскивали на берег трактором.
Ближе
Кроме подобных неформальных занятий по природоведению и биологии, на днях мне так же посчастливилось неожиданно окунуться в историю и этнографию. Во время поездки за закончившимися продуктами на станичный базар, на подъезде к Семикаракорам, мы случайно наткнулись на недавно прикочевавший сюда цыганский табор. Картина, для второй половины ХХ века была, мягко говоря, поразительная. Несколько десятков кибиток, поставленных полукругом, табун лошадей, сотни ярко и непривычно одетых людей разного возраста, шум и гам на непонятном языке – все это моментально переносило на несколько веков назад. Особенно нереально смотрелась древняя, седая старуха на вершине горы из разноцветного тряпья. Не обращая на нас никакого внимания, она как четки перебирала какие-то пестрые лоскуты, монотонно и неторопливо перекладывая их справа налево, а потом наоборт. Глядя на нее, я понимал, с кого списывал свою легендарную старуху Изергиль знаменитый прозаик. Внезапно вспомнилась Наташа Фарзалина. Около двух лет она уже не появлялась в школе, не видели ее все это время и на поселке. Поговаривали, что 12-летнего ребенка без согласия и любви, отдали замуж за представителя иногороднего цыганского клана. В пестрой традиционной одежде, в таких же косынках на голове, с множеством украшений на теле, издалека многие девочки казались мне Наташей. Подходя ближе, я разочарованно понимал, что ошибаюсь. Из машины Василя сигналили клаксоном и жестами, призывая прекратить экскурсию и следовать по первоначальному маршруту. Незлым, тихим словом помянув цыганского бога, пришлось подчиниться.
Вечерами, после ужина и чаепития, я все чаще покидал взрослых и ложился на перекинутую вверх дном резиновую лодку метрах в 5-7 от костра. Не потому, что мне наскучили их разговоры на безразличные или малопонятные темы. Я все сильнее испытывал потребность побыть наедине. Во мне росло и созревало еще смутное и малоосознанное решение. Постепенно захватывая все мои мысли, оно неудержимо превращалось в главную цель и сокровенную мечту. Последние дни я все больше и больше отвлекался на проходящие в нескольких десятках метров от лодки теплоходы , баржи и катера. Отец, замечая пропущенные поклевки на моих донках, сначала окликал меня, или пытался подсекать и вываживать пойманную рыбу сам. Потом решил, что я уже попросту насытился активным клевом и потерял интерес к рыбалке. Ему и в голову не приходило, что я не просто глазею на проходящие мимо суда, а решаю главный жизненный вопрос – быть или не быть?! Груженые баржи, двигаясь против течения, проходили мимо так медленно, и так близко, что я без труда мог рассмотреть не только малейшие детали самого судна, но и действия всей немногочисленной команды. На многих, почему-то, в экипажах были женщины. Я догадывался, что это были жены капитанов, одновременно выполнявшие функции кока. Часто над палубой, вместо праздничных корабельных флажков, на бельевых веревках строем развевались свежевыстиранные тельники и полотенца, создавая ощущение домашнего уюта и плавучего семейного жилья. Порой, не удержавшись, я махал им рукой, получая в ответ такое же добродушное приветствие и вопросы об улове. Более быстроходные круизные теплоходы с шумными, веселыми туристами и проносящиеся на подводных крыльях «Ракеты» и «Метеоры» привлекали намного меньше. Через какое-то время я уже представлял себя на капитанском мостике в строгом кителе и с биноклем в руках. Баржа незаметно превращалась в огромный лайнер, а тихий и уютный Дон – в безграничный океан. Я с удивлением и радостью открыл для себя, что выбор профессии штурмана или капитана дальнего плавания одним махом решает все мои неразрешаемые доселе жизненные проблемы и реализует все самые заветные мечты. Я уже твердо знал, что уеду навсегда из родного шахтерского поселка. Самостоятельно выстрою будущую жизнь, полную приключений и скитаний, утолю свою неуемную тягу к воде и путешествиям. В этот раз я возвращался с Дона, тяжело и надолго заболевший морем.
СССР, Донбасс. Лето 1977 года
Идет третья неделя, как я стал добровольным затворником. Почти не выхожу из дома, с утра до позднего вечера не покидаю светлую и уютную веранду. Стол, кушетка, полы и подоконники завалены учебниками, пособиями и справочниками. Я готовлюсь к вступительным экзаменам в институт. Мое последнее решение по профориентации было спокойным, выверенным и безэмоциональным. Не потому, что я наконец-то повзрослел и поумнел. Я расценивал его, как очередное логичное и закономерное последствие удара, нанесенного мне судьбой два года назад. Оно уже не было лобовой наступательной атакой на важный рубеж будущего, а скорее – тактическим, вынужденным маневром. Все это время я шел к нему методом исключения других вариантов, заново переживая главную неудачу прожитой жизни.
Следуя за своей мечтой, после окончания восьмилетки, я уехал в Херсон поступать в мореходное училище. Как отличнику, мне достаточно было пройти пусть и серьезное, на уровне приличных экзаменов, собеседование и строгую медкомиссию. Я был спокоен и полностью уверен в положительном результате. Можно представить мое состояние, когда при прохождении окулиста, у меня была выявлена скрытая аномалия цветоощущения. О ней я не подозревал ни сном, ни духом. За 15 лет жизни не было ни одного случая, который заставил бы усомниться кого-либо в полноценности моего зрения. Незадолго до этого была успешно пройдена медкомиссия при постановке на допризывной воинский учет. Неожиданное открытие поразило, как гром с ясного неба. Оно безжалостно разбивало мою мечту. Утешая, врачи объясняли, что это – не болезнь, а довольно распространенный вариант цветовосприятия. С ним можно жить обычной жизнью. Нельзя заниматься лишь некоторыми видами профессиональной деятельности. О том, что я приехал не просто учиться и получать профессию, а реализовывать мечту о новой прекрасной жизни, они слушать не хотели. Я был в шоке! Долго не мог понять, что мне делать дальше. Возвращаться домой не хотелось. Пошарив в карманах, с удивлением обнаружил, что мои деньги каким-то непонятным образом незаметно уменьшились в предполагаемой сумме. Я был не в состоянии разбираться, потратил ли я их сам, потерял или у меня их просто украли в кубрике общежития. Несколько ночей подряд, прикалываясь, старшекурсники мореходки поднимали нас, абитуриентов, по ложной тревоге и выводили во двор на потешное построение. Оставшихся денег впритык хватало только на обратный проезд. Попытать счастья в «рыб-тюльке», другой мореходке, готовившей моряков для рыбного флота, и где требования к здоровью абитуриентов были несколько лояльнее, уже не было возможности и желания. Целый день и полночи, трясясь в автобусе маршрута «Херсон-Донецк», голодный и расстроенный, я пытался осмыслить происшедшее и выработать какой-то план на будущее.
Увидев мое кислое лицо, отец иронично пошутил, что кругосветное путешествие закончилось не начавшись, и мою лодку снова прибило к родному берегу. Выслушав причину быстрого и бесславного возвращения, расстроился не меньше моего. Обладая отменной, намного более 100%, остротой зрения, он понятия не имел о каком-то там цветоощущении. После импровизированной собственной проверки на окружающих предметах, пришел к выводу, что я нормально вижу и по остроте, и по цветам, что меня врачи просто «срезали» по своим, корыстным мотивам.
Вернувшись, я попал не только домой, но и в исходную точку собственной биографии. Передо мной снова стал неразрешимый вопрос: «Что делать дальше?». Все уважающие себя путевые уличные пацаны, считали продолжение учебы в 9 и 10 классах глупой тратой времени. ПТУ или техникум, армия и женитьба – традиционная перспектива для большинства не предполагала альтернативы. Даже непланируемая и нежелательная тюрьма для них казалась более естественным и приемлемым ходом событий, чем два лишних класса в школе. Тем более – еще пять лет в ВУЗе. Меня же, такая схема категорически не устраивала. Особенно, тюрьма. Старшая сестра, закончив десятый класс в СШ№29 на Трубном поселке, уехала учиться в кооперативном техникуме в город Арзамас Горьковской области, на родину родителей. Из ее коротких рассказов о десятилетке, о молодежи Трубного поселка, у меня сложились не самые приятные впечатления об этом районе. За неимением лучшего решения, я смирился с мыслью о СШ№95 на Пролетарке. После Херсона у меня не было ни малейшего представления о будущей любимой профессии и абсолютно никаких мыслей и планов на обозримую перспективу. Я, действительно, соглашался с друзьями, что просто подожду два года, авось что-то изменится само собой, и жизнь сама расставит все по местам.
9-В, куда меня и еще нескольких выпускников из параллельных классов нашей восьмилетки определили в сентябре, считался самым сильным классом в новой для меня школе. С уходом малоперспективных учеников, выбравших дальнейшее образование в ПТУ и техникумах, он стал еще сильнее и ярче. Я сразу же заметил интересную особенность. Самые сильные ученики с большей охотой общались и дружили с самыми слабыми по успеваемости, но не менее активными в общественной жизни класса. С шалопаями и двоечниками они проводили времени больше, чем с малочисленной прослойкой серых и пассивных середнячков и хорошистов. Их за глаза называли емким словом «болото». Классная элита приняла меня хорошо, через несколько недель мы уже общались на равных. Стараясь быть максимально объективным в оценках, я отдавал себе отчет, что между новой школой и бывшей поселковой восьмилеткой – значительные отличия не только в уровне преподавания, квалификации учителей, но и в отношении к учебе самих старшеклассников. Большинство из них были нацелены на продолжение учебы в институтах и университетах, получение престижных профессий и специальностей, о которых мои поселковые сверстники даже не мечтали. Конечно, это в первую очередь, было связано с новым возрастным этапом самих школьников. Но трудно было не обратить внимание и на целенаправленное влияние учителей и родителей. Понимая кратковременность и вынужденность пребывания в новом коллективе, я не сильно стремился к сближению с новыми одноклассниками, а тем более – с учителями. Больше внимания уделял восполнению относительного недостатка знаний и повышению своего культурного уровня. Но мой пассивный нейтралитет продержался недолго. К концу осени на одной из перемен я был приглашен за глухой школьный угол, где группа местных школьных авторитетов во главе с Тимчишиным Славкой стала доходчиво объяснять мне о недопустимости неравнодушного отношения к некоторым самым красивым старшеклассницам. Я понял, что это – только формальный повод прощупать меня на «слабо», но обострять ситуацию не стал. Сообщил, что у меня есть постоянная девушка на своем поселке, что знаю и свято чту законы территориальности и не собираюсь лезть в чужой сад за запретными яблоками, и в чужой монастырь – со своим уставом. Возможно, манера моего общения с ними мало походила на поведение отличника, и они почувствовали мое уличное воспитание, но обошлось без серьезной драки и в дальнейшем подобных недоразумений не возникало. По линии комсомола мне доверили возглавлять трудовой сектор, что позволило существенно активизировать и без того насыщенное внешкольное общение с большинством одноклассников. Металлолом, макулатура, уборка урожая в подшефном совхозе, сближали быстрее и крепче, чем сидение за общей партой. В классе было много учеников с хорошими музыкальными данными и соответствующим образованием. На школьных праздниках, вечеринках и днях рождения им не было равных. Моя мать оторопела от ужаса, когда я сообщил ей, что грядущее 8 –е марта и, одновременно, мой день рождения, класс будет отмечать у нас дома. Я долго объяснял ей, что в новой школе подобные вечеринки являются обычным и регулярным делом, что мы уже выросли и поумнели, гарантировал достойное поведение всей чесной компании и сохранность домашнего имущества. Мать с трудом согласилась, вечеринка удалась на славу. Валера Докукин виртуозно играл и аккомпанировал на аккордеоне, Саша Колесниченко подыгрывал на гитаре, Алла Филипенко, Лена Пивненко, Люда Бушмакина и все другие девчонки красиво и талантливо пели. Костя Чуриков до колик в животе смешил бесконечными приколами. При минимуме спиртного компания веселилась до глубокой ночи. На удивление, не было свойственной возрасту сексуальной озабоченности, преобладали чистые и открытые дружеские отношения. Класс очень отличался от моей уличной компании и учеников бывшей восьмилетки. Отсутствием агрессии, здоровым стремлением к совершенству, осознанным планированием будущего. Меня это различие удивляло и беспокоило. Между двумя школами было всего два километра расстояния. Большинство новых одноклассников жили в казенных многоквартирных домах, но были и представители частного сектора. Родители тоже не сильно отличались от наших, поселковых. Большинство из них были коренными горожанами, некоторые относили себя к интеллигенции, занимали руководящие и управленческие должности. Но были и простые работяги, и приезжие. Такое разнообразие вселяло надежду, что два года не пройдут для меня даром, помогут преодолеть традиционную поселковую планку и положительно скажутся в будущей жизни.
Примерно за полгода до выпускных экзаменов меня вызвали в кабинет завуча. Я, как ни старался, не мог определить причину вызова. В новой школе к моему поведению не было претензий. По старой памяти приготовился к худшему. Добродушная улыбка Надежды Ивановны, ее заговорщицкий тон, быстро рассеяли все мои опасения. Она сообщила, что по разнарядке обкома партии на область выделили две вакансии для поступления в Московский университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы. Одну из них распределили целевым образом на нашу школу. У педсовета есть мнение рекомендовать меня. Специальность связана с дипломатией. Видя мое замешательство, она добавила, что такая система отбора дает хорошие шансы на успех в поступлении. На первом месте стоит биография и характеристика кандидатов. Но учитывая серьезность предложения, школа, как можно раньше, должна приступить к моей персональной подготовке. На раздумья и советы с родителями отводилось только два дня.