Три шага к опасности

Гансовский Север Феликсович

Большая волна захлестнула Леха, он захлебнулся, вынырнул, отфыркиваясь, и подумал: а все-таки плыву. Солнце переместилось назад, за затылок. Не чувствовались ни руки, ни ноги, и не мускульного, а волевого усилия требовали гребки. Мышцам стало легко, по ужасно, непереносимо трудно сделалось в уме приказывать себе плыть дальше. Опять он заставил себя отвлечься, принялся вспоминать прошлое.

…Они бредут по пустыне уже второй день. Местность повышается к югу, начинаются барханы. Если кто-нибудь останавливается на подъеме, бесшумно движущийся песок быстро и неумолимо засыпает до бедер. У Леха непрерывно стучит в висках от жары. Еще раньше Пмоис настоял на том, чтоб взять с собой большой кусок брезента из коляски сломавшегося мотоцикла —

для паруса. Теперь они решают бросить его, но Марта поднимает и несет. До океана тридцать километров, но Пмоис не позволяет отдохнуть — еще двадцать четыре часа без воды прикончат их. Уже не стучит, а грохочет в висках. С вершины бархана открывается следующий, и нет ничего, кроме песка, яростного неба и безжалостного солнца. Лех бредет как в полусне и не сразу понимает, отчего все закричали и заторопились. Поднимает голову, видит впереди голубоватую поверхность воды. Все пятеро бегут к озеру, но оно отодвигается и исчезает. Мираж! Потом такие озерца мучают их через каждые полчаса. Порой на берегу можно различить даже птичьи следы, кромку пуха, черную твердую корочку там, где песок был мокрым и высох. Подходишь ближе, и опять пустыня. В шесть вечера все, не сговариваясь, ложатся на песок. Неподалеку голубеет миражное озерко. Марта встает, шатаясь, бредет к нему. Пмоис кричит, чтоб она не тратила сил, Марта нагибается, и остальные не верят глазам, когда брызги сверкают на солнце, и она поворачивает к ним ошеломленное влажное лицо…

Он очнулся от воспоминаний. Вдруг понял, что уже не плывет, и испугался этого. Но через мгновение сообразил, что плывет. Тень мелькнула под ним, рядом всплыла акула. Стала делать круги, он видел ее морду со странной косой складкой у пасти. Исчезла акула — он даже не обрадовался. Принялся считать гребки, досчитал до трехсотого, сбился.

Изменился цвет воды. Слитная, колеблющаяся гигантская масса океана под ним сделалась гуще, непреодолимее. Солнце было уже далеко сзади. Когда очередная волна, догоняя, поднимала Леха, длинная тень протягивалась от его головы вперед.

Когда в привычном плеске воды вдруг послышалось новое, он не сразу осознал, что это. Его мощно взнесло наверх — совсем близко протянулась белая полоса пены на рифах.

Выбрался на берег, сразу его охватила теплота утомленного дня. С каждым шагом шум океана становился спокойнее, глуше. Глазастые крабы прыгали из-под ног. Твердым, неколебимо безопасным был нагретый крупный песок под ступней. Бабочки кружились у самого лица. Пошатываясь, Лех прошел сквозь пальмовую рощу, поднялся тропинкой на обрыв и дальше, дальше, мимо поля, где в предвечерней тишине дремали стебли саго, бросая ломкую тень на серо-фиолетовые комья земли.

У дома на поляне, утомленные, спали Пмоис, Марта и Микки. И Ви на веранде, положив на доски циновку.

Лех сел рядом.

Внезапно его осенило — выдержал! Плыл около десяти часов без пищи и отдыха.

Он почувствовал прилив гордости, вытянул руку, любуясь ею. Нетолстая она была, но все мышцы отчетливо выделялись под кожей. Подумалось, что, возможно, в будущем люди выучатся совсем в одиночку и тысячи миль проходить в океане. Спать на волнах, питаться моллюсками, ориентироваться по звездам.

Скалы, поросшие зеленью, уходили перед ним вниз. Верхушки пальм на берегу виделись отсюда, как кустарник. Высоко стоял необъятный горизонт, и море было ярко-синим, словно в детстве на переводной картинке.

Лех погладил плечо Ви. Усталость овладела им наконец. Он счастливо вздохнул, думая о том, что завтра с утра так бесконечно много дел, что надо будет рано подняться. Прилег, заснул. И проснулся.

Он проснулся. В зале стучали креслами, стоял общий ровный шорох. Полный господин с начесанными от уха рыжими прядями вытирал платком вспотевшее лицо.

Ви повернулась к Леху.

— Ну, как ты? Хорошо было, да?

У него

в ушах звучала, стихая, странная мелодия. Аккорд, и проваливается в небытие остров с пальмами. Аккорд, и пропадает море… Он помотал головой. Ну да, все правильно.

Опустив голову, стараясь ни с кем не встретиться взглядом, выходили из зала люди.

— А ты что — раньше проснулась?

Ви непринужденно пожала плечами.

— Я?.. Нет. Только, может быть, на одну минуту. Я проснулась, а потом сразу ты.

Они стали выбираться из ряда. Служитель на выходе проникновенно попрощался:

— Всего хорошего.

Тут не говорили «До свидания» или «До завтра». Но и так было понятно, что не «до послезавтра». Кто начал ходить, уже не пропускает.

Над городом вечерело. Почти весь день был скинут, до сна оставалось немного. Резко очерченные прямоугольные громады домов врезались в желтеющее небо. Все было раздерганным, как-то поодиночке существующим, ни с чем другим не связанным. Асфальт отдельно, бетон тоже. Неизвестно откуда тянулись провода, неизвестно куда уходили улицы. Пряча лицо со страшными лилово-черными кругами под глазами, прошел бывший бухгалтер «Ринкфармакопеи» Макгиннес.

Шуршали подошвы прохожих. Заходящее солнце било Леху и Ви в глаза, в его лучах поднимались пыль и автомобильные испарения. На прямоугольных скамьях вдоль домов сидели, уставившись перед собой, люди.

Леха и Ви обогнала высокая дама с голубыми волосами — он дважды виделся с ней на приемах у Скрунтов. Мартой, кажется, ее звали.

Она задела Леха плечом, извинилась, сделав вид, будто не узнала. Пошагала дальше, глядя вниз, крупная, замкнутая, отгородившая от всех свою мечту и свою трагедию. Пошла погибать в одиночку. И это была та самая Марта, с которой они делили сухари, та, что подобрала и понесла в пустыне брезент. То есть понесла бы, если б была возможность. Вся и беда-то, что нет этой возможности. Не в чем проявить себя. Люди стали бы добрыми, сильными, умными, ловкими, по только куда денешься, когда возможности нет.

Ви откашлялась.

— Что у тебя было сегодня?

— У меня?.. Так. Остров. Как будто мы бежали туда… А у тебя?

Она оживилась.

— Знаешь, что ты ученый. Что живем с тобой в маленькой квартирке, тесной, темной. И ты что-то создаешь, как в старинных романах. А я хожу куда-то зарабатывать, стирать. Такая страна, что машин нету. Готовлю дома, почти ничего сама не ем, все тебе. А ты и не замечаешь меня, все думаешь о своем, высчитываешь… Так чудесно было.

Он кивнул. Еще бы — работать, быть увлеченным, занятым, непризнанным. И, конечно, Ви ему все отдавала бы, сама не ела… Удивительно, что они там, на Вокзале, умеют транслировать людям самое желанное. Видимо, поэтому предприятие и процветает. С каждым днем народу ходит все больше, хотя дорого. Просто они делают так, что людям снится, будто они живут настоящей жизнью, и самое прекрасное в ней — тяжелая работа, голод, лишения. Пожалуй, фирма и вправду попала в точку. Возможно, человеку, чтоб быть человеком, как раз нужны страдания и боль… Но, может быть, это и не так. Не особенно-то поймешь. Не такие мозги нужно иметь, чтоб разобраться. Не такую голову, как у него, у Леха.

— И чем же это все кончилось?

— Что?

— Ну, когда я ученый.

— Кончилось? — Голос у Ви был беззаботный, но с какой-то трещинкой. — Да ничем. Так, в общем, все и было.

Он насторожился. Обычно у них кончается чем-нибудь определенным.

Они вышли к саду. Все так же сидели там старики и молодые. Ну конечно. Именно оттого, что там внизу, в Подземном Городе, с такой скоростью вращаются колеса, здесь бездельно, бессильно лежат на коленях ослабевшие руки… На площади неподалеку от табачного автомата стоял человек в синем, как налитом на него костюме. Он в упор смотрел на приближающихся Леха и Ви желтоватыми глазами со зрачком-точкой. Но не тигриный был у него взгляд, а пустой.