Три стороны моря
Шрифт:
— Она, — поправила Афина.
— Ну да… Неважно.
Трое помолчали. Может, они прислушивались к вечности. А может, надеялись обмануть ее.
— Ваши избранные — троянцы, и вам должно быть приятно ослабление ахейцев, — наконец сказала Афина.
— Абсолютно все равно, — парировал Аполлон.
— Хорошо, — согласилась Афина, — тоже ясно. За часть вашей силы для моего Одиссея я берусь обеспечить гибель Ахиллеса и Аякса. Двух, не одного, а двух героев и басилевсов.
— Первый сын басилевса и не совсем герой. Героем его делаю я, —
— Второй моему Парису не пригодится, — отозвалась Афродита.
— Вот гибель Агамемнона от руки собственной жены мне куда больше нравится.
— Мне тоже…
— Гера приготовилась к этому, — сказала Афина, — и наверняка использует это как-то по-своему.
— Смерть Аякса нам не нужна, — произнес Аполлон, — как не нужна и жизнь Ахиллеса.
— Ладно! — резко сказала Афина. — Смерть Аякса нужна мне! Я предлагаю жизнь Париса!
— Что-что?!
— Мой избранный вывезет его из Трои. Иначе мы с Герой не выпустим его. Ни за что!
Афродита вздохнула, быстро прикоснулась к плечу Афины, между пальцем и кожей возникло радужное свечение.
— Но о связи Одиссея с Еленой не должно быть ничего. Нигде. Если я вдруг приму твои условия…
Афина кивком указал на Аполлона.
— Это к нему.
— Ни на одной стене! Ни на обломке керамики…
Аполлон достал флейту, сыграл несколько переливов, как бы отмечая заключение договора. Развел руками и, не меняя выражения лица, спросил:
— А о какой, собственно, Елене шла речь?
Песнь двенадцатая
«Будет ли Елена оплакивать меня?» — думал Парис.
У него оставалось всего три стрелы с железным жалом, когда в город пришли хетты.
Оружие хеттов наносило жестокий урон врагу, но было обоюдоострым — оно соблазняло идти в такие атаки, куда бы троянцы, даже ведомые Гектором, будь он еще жив, ни за что бы не полезли. Благодаря хеттам Троя не узнала голода: Диомед и думать не хотел удерживать окружение против безумного отряда. Зато он поступил хитрее, каждый раз отправляя против хеттов то беотийцев, то аркадян, обещая тем и другим золотые украшения, снятые с убитых. Что беотийцы, что аркадяне славились туповато-угрюмым нравом, а золото видели только на Агамемноне. Вожди-беотархи гибли в новых схватках, бросаясь на владельцев золотых украшений, падали с отрубленными кистями рук, а сзади лезли на хеттов следующие, и хоть троих-четверых обязательно с собой к Аиду уносили.
«Но будет ли Елена биться головой о стену, станет ли выкрикивать имя мое во сне?» — спрашивал себя Парис.
И что скажут Приам, Деифоб, Кассандра, Гелен, когда он ляжет на костер, уже опробованный Гектором?
Купец, тот хитрый парень откуда-то с юга, который так похож на него, приплывет ли он в Трою, когда все наконец закончится? И попросит ли отдать долг, обещанный талант серебра? После всего, что случилось? Но разве виноват он, купец-южанин, и разве видела будущее на самом деле Кассандра, рассказывая о своих грезах, оживляя его мечту, его Елену?
Так будет ли она плакать? Вот вопрос, без ответа на который Парис не мог выйти на битву.
«Ну что ж, пусть вздрогнет обитель Аида!» — с такой мыслью Ахиллес выступил из шатра, едва проснувшись.
С каждым десятком очередных жертв Ахиллес возвращал себе былые привычки: сперва он позволил себе есть, потом совершил омовение в прибрежных водах (причем больно ударился о черный нос своего заглавного корабля), потом впустил в шатер Брисеиду, потом еще кого-то… Наконец, на пятом десятке убитых к нему вернулся хороший сон.
Если б Аиду нужны были мертвецы, он бы, наверное, оценил Ахилла. Но мертвецов в мире и так достаточно. Кроме того, если б Аиду были нужны мертвецы, он бы искал не сына Пелея, а того, на чью совесть легли все эти павшие с обеих сторон, эта кровь и эта война…
Все это было заслугой одного существа, под тимпал которого они сплясали, под шутовской бубен, превратившийся ненароком в боевой барабан.
Ахиллес не слышал ритма, но плясал неплохо.
Сегодня он смотрелся, пожалуй, величественно. Сегодня что-то в нем было…
«Пусть дрогнет земля!» — повторил про себя Ахиллес, и гримаса воина, суровая, хотя и банальная, отразилась на его лице.
— Куда он пошел?!!!
Кассадра не просто закричала, она взвизгнула, да так неистово, нечеловечески, что служанки прибежали, и в глазах был ужас, и кто-то понесся зачем-то к Приаму, будто даны ворвались в город.
Парис, перекинув за спину лук, опоясавшись коротким мечом, уходил по улочкам Трои, прочь от своего дома к воротам. Его провожали взгляды женщин — в отличие от Гектора, он не боялся суждения троянок.
— Зачем, зачем, ну зачем и куда он ушел?!!!
Елена молчала. Не сказать, чтобы Елена смотрела презрительно, скорее бесстрастно.
— Этого нет в моей поэме, понимаешь, ты, призрак? Это неправильно, это неправильно и страшно…
— Ты не знаешь, чем все кончится? Так сложи строки прямо сейчас! — посоветовала Елена Прекрасная.
— Эти строки не ложатся, — сказала Кассандра, широко открыв глаза, как ей бывало свойственно. — Строки о нем больше не складываются. — И опять завопила на пределе голоса: — Этих стихов нееет, понимаешь, неееееет!!!
— Я бы не затевал сегодня атаку, — сказал Диомед.
Агамемнон посмотрел на Нестора.
— И я бы не советовал, — отозвался тот.
Ветер волновал море, только что промчался быстрый дождь… И вообще умирать в этот день никому не хотелось.
— Сын Пелея неудержим, — покачал главой басилевс басилевсов.
— А где Одиссей? — спросил Менелай.
— Он вчера вернулся из Трои, — ответил Диомед.
— Пронырливый этот островитянин…
— Да, — согласился Диомед. — Послушай, Менелай, ты когда-то говорил, что отобрал у купца железо.