Три страны света
Шрифт:
– Все его, его штуки! – сказала Лукерья Тарасьевна и бросилась из комнаты.
Каютин поблагодарил судьбу за сон, ниспосланный человеку, и тоже вышел. Катя разбудила своего барина, который очень был удивлен, увидя себя между платьями, но, вспомнив о жене, строго приказал Кате остаться с ним за перегородкой, опасаясь ее выпустить, чтоб она не предупредила свою госпожу. Он выходил из себя, ожидая изменницу: наконец послышались шаги, то была Лукерья Тарасьевна. Войдя в катину комнату, она звала свою горничную;
– Как вам не стыдно, сударь! что вы? пустите! – говорила Катя обиженным голосом.
– Тише, тише! – бормотал старик, зажимая ей рот.
Лукерья Тарасьевна гневно раскрыла дверь – и, отскочив, с ужасом вскрикнула:
– Что я вижу?!
Старик испугался и прятал Катю в платья. Скоро послышался плач; Лукерья Тарасьевна кричала, что она несчастна, что с таким ветреным мужем невозможно жить.
Старик умолял ее успокоиться, клялся, что не изменил ей, и откровенно во всем признался. Она долго не верила и только после многих клятв и молений простила его.
Pierre был поражен, как громом, появлением мужа и жены к гостям.
– Ну, что папенька? – спросил он в волнении.
– Ты дурак!
– Что такое случилось?
– То, что ты своего отца осрамил!
И оскорбленный отец даже не удостоил сына объяснением.
Скоро супруг Лукерьи Тарасьевны, к удивлению Каютина, пристрастился к картам; Каютин не хотел играть на деньги, но старик настаивал и с каждой партией, увеличивал куш. Каютину везло. Сидя подле отца, сын иногда замечал ему, что он делает ренонс, не так ходит, но старик продолжал свое, возражая с запальчивостию:
– Молчи, дурак! разве не знаешь пословицы: "курицу яйца не учат"?
Дня в три Каютин выиграл столько, что мог продолжать свой путь, и объявил, что завтра уедет.
Старик обнимал его, предлагал ему денег взаймы и был очень весел, а сыну своему все твердил:
– Нет уж, где со мной справиться? Если захочу, всех перехитрю!
Он точно схитрил. За несколько дней перед тем пришел к нему поторговать лошадку смотритель соседней станции и, увидав случайно Каютина, не преминул рассказать, что Каютин проигрался, и прочее. С того же вечера Каютину повезло в игре.
Каютин простился с вечера и ушел в свою комнату с намерением завтра чем свет уехать. Он с наслаждением уложил чемодан и задумался. Он вспомнил Полиньку, свое прощанье с ней, свои клятвы и покраснел при мысли, что так скоро забыл ее.
"Ах, Полинька! зачем ты так добра? зачем веришь мне? я не стою тебя".
Так рассуждал Каютин, сидя у чемодана, как вдруг постучались к нему.
– Войдите, кто там? – сказал он, запирая чемодан.
Катя высунулась в дверь.
– Барыня идет к вам! – сказала она и скрылась.
Испуганный Каютин вскочил.
– Кто это? – робко спросил Каютин.
– Я! – торжественно отвечала Лукерья Тарасьевна, сбрасывая платок и являясь перед Каютиным во всем величии отчаянной женщины. Ее жидкие волосы падали очень скудно по широким плечам, белый капот был не застегнут, и пышная грудь сильно порывалась на свободу, угрожая разорвать туго затянутый корсет.
– Вы едете?
– Еду, – весело отвечал Каютин.
– Ах, мне дурно!
И она, шатаясь, доплелась до стула и села.
– Не угодно ли воды?
И Каютин сделал движение к двери.
– Стойте!
Она заслонила ему дорогу.
Каютин равнодушно смотрел на отчаяние дамы и решился выдержать свою роль до конца.
– Я лишу себя жизни!
– О, не лишайте! жизнь ваша так дорога!
– Для кого?
– Для вашего мужа.
– О, как жестоко! слишком жестоко! – воскликнула она.
Вдруг вбежала Катя и задыхающимся голосом сказала:
– Идут! идут!
– Кто? Боже! я погибла! – воскликнула Лукерья Тарасьевна, начиная бегать по комнате.
– Вот видите! – сказал Каютин, – теперь уж вы и погибли!
Он запер дверь, и в ту же минуту в нее начали грозно стучаться. Все вздрогнули.
– Отворите! – кричал в ярости муж Лукерьи Тарасьевны.
Она стояла уже на стуле у окна, а Катя опускала другой стул за окно, чтоб госпоже легче было спрыгнуть.
– Итак, прощайте! – прошептала Лукерья Тарасьевна таким тоном, как будто готовилась к самоубийству.
Каютин делал ей знаки, чтобы она скорее спрыгнула.
– Навсегда!
– Отворите! или я разломаю дверь! – кричал ревнивый старик.
И точно дверь стала трещать.
Лукерья Тарасьевна, наконец, спрыгнула, и скачок был таков, что дом дрогнул. Катя заперла окно, накинула барынин платок, закрыла им даже лицо свое и стала в угол, посмеиваясь.
Каютин отворил дверь. Ревнивый старик в сопровождении сына вбежал в комнату и, как тигр, кинулся к Кате.
– Ага, попалась! а!! мужа срамить!!!
Он сорвал платок, – и ярость сменилась в его лице удивлением и радостью. Он обратился с гневным вопрошающим взором к сыну, который заглядывал во все уголки, позабыв, что мачехе его нужно было немало места. Каютин стоял, как преступник, потупив глаза, а Катя, закрыв лицо руками, дрожала, едва сдерживая смех.
– Извините, я… – сказал Каютин запинаясь.
– Ха, ха, ха! ничего, ничего! дело молодое… ха! ха!
И старик помирал со смеху.
– Ну, беги, беги скорее, – говорил он Кате, – чтоб барыня не увидала! Она у меня такая строгая, – прибавил он, обращаясь к Каютину.