Три судьбы. Часть 2. Нежить
Шрифт:
– Эт я так. Для порядку. Дай лапу. Будем дружить.
Маша неуверенно протянула Димке руку, он накрыл её неожиданно большой, сильной, тёплой ладонью, чуть подержал и выпустил на волю, как птичку из клетки.
– Рука у тебя такая… маленькая. Прям, как у моей Варьки.
Домой они шли вместе, как оказалось – Димка с отцом и маленькой сестрой поселились неподалеку, через две улицы, в доме у самой реки, под кладбищенским холмом. Сняли несколько комнат у бабки Анны, давно похоронившей мужа.
–– Отец здесь в лесхозе место получил. Он учёный у меня. Биолог. Потом свой дом построим. А тебя чего ведьмой обзывают? Хотя ты похожа. Только
– Дураки, вот и обзывают. Какая я ведьма. Просто умею кой-чего.
Их дружеский разговор прервал здоровенный снежок, вылетевший из-за плетня заброшенной, развалившейся хаты и с силой саданувший Машу по спине. Димка подскочил, но враги уже бросились врассыпную, только пятки засверкали.
А у красивых ворот огромного дома с ажурными ставнями, мимо которого они проходили, стояла Лизка и грызла семечки, сугроб около её ног почернел от шелухи, видно стояла давно.
– Гляньте. Новенький Нежить домой повёл. Смотри, не забойся нечистой силы этой…
Глава 3. Мать и дочь
– Слушай, мам. А почему они меня нежитью кличут? Я ведь живая, нормальная, за что они?
Луша положила спицы, глянула на дочь, очередной раз подивившись нездешней её красоте, уже четырнадцать лет удивляется – вроде родная кровь, я аж спина холодеет от взгляда этих таинственных глаз, от фарфоровой кожи, тонко прорисованных бровей и кос такого цвета, какой бывает майская безлунная ночь – фиолетово – чёрная, не проглядишь. А как волосы распустит, как упадут они волнами ниже талии, так и вообще – оторопь берет. Она подошла к дочери, повернула её лицом к зеркалу, прижалась щекой к шелковистой щеке. Уже ростом с мать, а что дальше то будет? Высокая, стройная, настоящая колдунья растёт.
– Ты вот внимательно на себя посмотри. Много таких девок в селе? То-то. Нет больше. Лизка эта толстозадая и рядом не стояла, вот они от зависти и болтают.
Луша снова, как на той неделе, чувствовала себя неважно, что-то холодно обрывалось в груди, слева, тенькало тошнотно, от этого неприятно немели ноги, на ладонях выступала липкая влага. Она понимала, что что-то случилось, но даже думать об этом не хотела, а если и думала, то с радостью – кто знает, вдруг встретится она со своим любимым, там, чертой. Да и что ей здесь терять, чего ждать, кончена жизнь, дочь взрослая, тётка ушла на небо ещё в прошлом году, да и сына своего захватила, Маринка… Вот только они – Машуня да Маринка, да ещё сынок Нинкин и держали её на этом свете. Больше и некому.
Луша снова села на лавку, заправила седые пряди под чёрный платок, сгорбилась, чтобы не так тянуло внутри и замелькала спицами – к Рождеству дочери шарф будет – белый, пушистый, как у снегурки. Шапка уж лежала спрятанная, вот только бы не нашла.
– Мам. Я что сказать тебе все хотела. Ты бы встряхнулась немного, волосы хной подкрасила, губы помадой, что ли. Знаешь, какую красивую в сельпо завезли? Алую. Тебе пойдёт. Ты же не старая ещё. Красивая.
Маша ластилась к матери молодой козочкой, но вдруг разом осеклась, встала перед Лушей на колени, положила руки ей на плечи, вытянувшись в струнку и свела брови так, что на гладкий лоб пересекла морщинка, а глаза вспыхнули, и в них кто-то зажег чёрный огонь.
– Сиди так. Молчи. Сейчас я.
Луша замерла, полностью потеряв волю, силы, она как будто превратилась в камень, или, скорее в губку – волглую, пористую, холодную. Но сразу, буквально через минуту, холод из груди
– Мам. Я чуть поправила… там…внутри у тебя… Травы ещё свои заваришь. Лучше будет. Вот надолго ли, не знаю. К врачу бы сходила. Сердце все – таки, не шутки.
Луша близко – близко подошла к дочери, взяла её за подбородок, посмотрела в глаза.
– Ты вот этого, что сейчас делала, никому не показывай. Нежитью её называют!!! Сожгут заживо, не поморщатся. Я этих людей знаю. Помню…
Маша вскользь глянула на мать, чуть кивнула и стала натягивать шубку, сунула ноги в валенки.
– Ты куда?
– Да тут… в школу. Димке, новенькому надо помочь. С математикой у него не очень. Да и с химией…
Только что выпавший снег блестел за околицей, под огромной, серебристой луной, как будто кто-то щедрый рассыпал бриллианты. Маша всегда замирала, глядя на такую луну, она как будто протягивала к ней лучи – лесенку, и Маше казалось, что она однажды вспрыгнет на нижнюю ступеньку, а дальше её не остановить. Они с Димкой никак не могли расстаться, все рассказывали друг другу что-то, смеялись и грустили, понимая даже не каждое слово – букву, звук, мысль
– Маш. В твоих глазах отражается луна. Вот честно – в каждом по серебряной лунночке. Так красиво.
Маша молчала, смотрела на парня, и её маленькая ручка совсем согрелась в Димкиной здоровенной варежке.
Глава 4. Козленок
– Лукерья. Ты дома? Зайду, нито, дело есть.
Луша стыдливо забрала распущенные, влажные пряди в пучок, накинула косынку, увидит Верка болтливая, что вдова волосы красит, по всей деревне разболтает, а народ злой. Луша уже пожалела, что поддалась дочери, позволила это безобразие, но уж больно радостно она взялась, сама купила краску, сама развела, усадила мать, долго возилась, промазывая каждый волосок – и пропала седина, снова зазолотились волны Лушиных волос, не таких густых, как раньше, но все равно, красивых. И вроде, как десять лет стёрли с её лица, чуть притушили острую боль в глазах, смягчили черты, успокоили. Маша довольно чмокнула Лушу в щеку, шепнула: «Сиди, суши. Я сама пойду скотину закрою, не переживай». И, мотнув чёрными змеями своих толстых кос, натянула Лушину старенькую шубку, намотала платок и выскочила на тёмный двор, лёгкая, как ласточка.
Луша, не одеваясь, прямо в платье и тапочках по свежему снежку добежала до калитки, распахнула её и обратно в сени, не королева гостья эта, сама войдёт. Но Верка вошла не одна, с ней вкатилась шариком Маринка, усталая после работы, но как всегда весёлая, светлая.
– Ты, Вер, заходи, я тут конфет принесла, чай будем пить. И дети сейчас прибегут, веселей будет. Луш, а ты что в платке, не заболела?
Луша махнула на шебутную сестричку, показала Верке на диван – садись. Та, отдуваясь, села, пыхтя стянула пуховую шаль, синей от мороза ладонью вытерла мокрые губы.