Шрифт:
Георгий Островский
Три тени от одного камня
Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Еще секунду назад линия горизонта угадывалась в границе между черной тьмой и тьмой, усеянной далекими неподвижными звездами. Но вот мрак, еще не успев посветлеть, неуловимо заклубился, словно предчувствие света пронзило его. Мне даже показалось, что сейчас потянет легким шелестящим ветром, который приносит из каких-то близких, но еще не видимых мест запахи прохладных деревьев и не успевшего остыть за ночь пустынного пляжа, и что ночь незаметно превратится в
Линия горизонта возникла сразу - над ней в черном небе вдруг взошел рыже-фиолетовый горячий шар. Будто кто-то внес в глухой темный дом тревожно-ослепительный фонарь.
Тьма вздрогнула и раскололась на глубокие длинные тени. В низких скользящих лучах камни казались гигантскими. Но мы уже хорошо знали, что едва, на черное небо выкатятся еще два солнца - маленьких и голубых, как возникнут три бледные тени, и бесформенные глыбы окажутся небольшими ноздреватыми обломками, а черные устрашающие бездны - неглубокими лощинами.
Уже долгие месяцы перед моими глазами проплывало одно и то же - унылые всхолмленные равнины, мелкие ямы с осыпавшимися краями, пологие широкие террасы. Пейзаж, ровно присыпанный не то крупной пылью, не то мелким песком, не оживляли даже россыпи камней - их было слишком много.
Горизонт внезапно накренился. Мне показалось, что я ощутил легкую качку. Колея, которая отпечатывалась подо мной, сползала в углубление, похожее на огромную суповую тарелку. Крупные камни отскакивали от колес и, ныряя в пыли, катились на дно. А мелкие вдавливались в колею или, отодвигаясь, оставались лежать рядом с ней.
Все эти камни, холмы, низины были на одно лицо, но я колесил по ним уже столько, что, пожалуй, начал их различать. Например, в этой тарелке я определенно на днях побывал: на западном ее склоне виднелся обломок, похожий на верблюжью голову.
Я сверился по карте, на которой автоштурман отмечал малейшее движение планетохода: мгновенно застывший, отливающий металлической синевой след самописца вот-вот должен был пересечь сам себя.
Колеса по-прежнему неторопливо давили сыпучий грунт и в полном соответствии со штурманской картой действительно приближались к своей старой колее.
Мы проползли мимо того места, где уже один раз бралась проба грунта. Тогда анализы ничего не показали. И на этот раз все повторилось снова: пиропатрон, как гарпунная пушка, выстрелил снарядом с липкой лентой, металлические руки манипуляторов втянули прилипшие частицы грунта в брюхо планетохода и произвели посев в стерильных камерах; но как ни меняли дозаторы температурный, радиационный и всякие другие режимы, результат формулировался по-прежнему: "Нарастание биомассы не наблюдается. Редубликация биополимеров не наблюдается, Признаков обмена веществ, роста, движения не наблюдается". Химический состав камней тоже был не нов: обломки скальных пород и какие-то плотные кристаллические структуры.
Одно и то же из месяца в месяц, изо дня в день. Пустыня неподвижная, рыже-фиолетовая, иногда с голубыми бликами, облитая мертвым, без оттенков, светом.
Я снова посмотрел на штурманскую карту. Синеватый след на ней петлял по косогорам и ложбинам. Планетоход возвращался назад, проходил несколько раз по одному и тому же месту, снова возвращался. И всюду брал пробы. Со стороны это, вероятно, напоминало рысканье охотничьей собаки в поисках лисьей норы. Но тем, кто знал жесткие правила исследования планет, было понятно: нужно тщательное и настойчивое дублирование анализов - когда еще раз мы сможем попасть на эту планету; может, через триста лет, может, и никогда. И поэтому нужно уверенно вычеркнуть планету из числа тех, где была, есть или могла бы быть жизнь...
Здесь было в точности все так же, как и на двух предыдущих планетах. Они тоже вращались вокруг этих солнц. И на них мы тоже задерживались подолгу. И тоже ничего не находили. Я и сейчас видел их в небе: очень яркие среди других, обычных звезд, они казались маленькими лунными серпиками...
Ну что ж, мы вычеркнули их, вычеркнем и эту. Пора давать "Микрону", электронному мозгу планетохода, команду на взлет.
Я знал, что через секунду после получения команды планетоход помчится к взлетно-посадочной платформе, вкатится на нее, подготовится к полету, проверит все системы и включит стартовый двигатель.
Он все сделает сам, мне нужно только скомандовать.
Я набрал код команды и передал ее "Микрону".
Планетоход, переваливаясь с борта на борт, продолжал взбираться по откосу, вылезая из котловины. Он чуть задержался на гребне, выбирая дорогу, прополз несколько метров и снова выстрелил липкой лентой в грунт, и манипуляторы снова занялись анализами. Исполнительно отстукав банальности по поводу отсутствия нарастания биомассы и признаков движения, планетоход неторопливо заковылял дальше.
Он выкарабкался на холм. Отсюда хорошо было видно вдаль. Впереди, на сером плоскогорье лежало множество звездчатых теней - с двумя темно-сиреневыми лучами и одним бледно-голубым: три солнца освещали очередную россыпь камней.
Планетоход двинулся к камням и снова начал анализы.
Я закрыл глаза, ломившие от напряженного однообразия, и увидел клубящуюся темноту и мгновенную золотую путаницу кровеносных сосудов.
– Кофе будешь пить?
– услышал я голос моего сменщика.
Под плотно зажмуренными веками медленно таяла усталость, и я, не открывая глаз, помотал головой.
Он сел в кресло. Беглым взглядом окинул приборы. Вращаясь вместе с креслом, внимательно и привычно огляделся вокруг. Увидев, что планетоход снова берет пробу, спросил:
– Когда ты послал команду на взлет?
– Пять часов назад...
Я откинул крышку люка, спустился сквозь пол по короткой винтовой лестнице, прошел широкий коридор с толстыми жилами кабелей и, толкнув тяжелую плавную дверь, остановился на пороге.
Мягкое тепло солнца дотронулось до моего лица. Душный ветер из степи смешивался с солоноватым влажным кислородом близкого моря. В густых деревьях таился сумрак, согретый мхом и прелыми листьями.