Три товарища
Шрифт:
Она рассмеялась:
– Нет, опрокидывать чашки нельзя. Честь автомобилиста не позволит тебе это сделать. Ты должен быть ловким. – Она взяла чайник. – Ты хочешь чаю или кофе?
– Чаю или кофе? Разве есть и то и другое?
– Да. Вот, посмотри. – Роскошно! Как в лучших ресторанах! Не хватает только музыки.
Она нагнулась и включила портативный приемник, – я не заметил его раньше.
– Итак, что же ты хочешь, чай или кофе?
– Кофе, просто кофе, Пат. Ведь я крестьянин. А ты что будешь пить?
– Я выпью
– А вообще ты пьешь чай?
– Да.
– Так зачем же кофе?
– Я уже начинаю к нему привыкать. Ты будешь есть пирожные или бутерброды?
– И то и другое. Таким случаем надо воспользоваться. Потом я еще буду пить чай. Я хочу попробовать все, что у тебя есть.
Смеясь, она наложила мне полную тарелку. Я остановил ее:
– Хватит, хватит! Не забывай, что тут рядом подполковник! Начальство ценит умеренность в нижних чинах!
– Только при выпивке, Робби. Старик Эгберт сам обожает пирожные со сбитыми сливками.
– Начальство требует от нижних чинов умеренности и в комфорте, – заметил я.
– В свое время нас основательно отучали от него. – Я перекатывал столик на резиновых колесиках взад и вперед. Он словно сам напрашивался на такую забаву и бесшумно двигался по ковру. Я осмотрелся. Все в этой комнате было подобрано со вкусом. – Да, Пат, – сказал я, – вот, значит, как жили твои предки!
Пат опять рассмеялась:
– Ну что ты выдумываешь?
– Ничего не выдумываю. Говорю о том, что было.
– Ведь эти несколько вещей сохранились у меня случайно.
– Не случайно. И дело не в вещах. Дело в том, что стоит за ними. Уверенность и благополучие. Этого тебе не понять. Это понимает только тот, кто уже лишился всего.
Она посмотрела на меня:
– И ты мог бы это иметь, если бы действительно хотел.
Я взял ее за руку:
– Но я не хочу, Пат, вот в чем дело. Я считал бы себя тогда авантюристом. Нашему брату лучше всего жить на полный износ. К этому привыкаешь. Время такое.
– Да оно и весьма удобно. Я рассмеялся:
– Может быть. А теперь дай мне чаю. Хочу попробовать.
– Нет, – сказала она, – продолжаем пить кофе. Только съешь что-нибудь. Для пущего износа.
– Хорошая идея. Но не надеется ли Эгберт, этот страстный любитель пирожных, что и ему кое-что перепадет?
– Возможно. Пусть только не забывает о мстительности нижних чинов. Ведь это в духе нашего времени. Можешь спокойно съесть все.
Ее глаза сияли, она была великолепна.
– А знаешь, когда я перестаю жить на износ, – и не потому, что меня кто-то пожалел? – спросил я.
Она не ответила, но внимательно посмотрела на меня.
– Когда я с тобой! – сказал я. – А теперь в ружье, в беспощадную атаку на Эгберта!
В обед я выпил только чашку бульона в шоферской закусочной. Поэтому я без особого труда съел все. Ободряемый Пат, я выпил заодно и весь кофе.
Мы сидели у окна и курили. Над крышами рдел багряный закат.
– Хорошо у тебя, Пат, – сказал я. – По-моему, здесь можно сидеть, не выходя целыми неделями, и забыть обо всем, что творится на свете.
Она улыбнулась:
– Было время, когда я не надеялась выбраться отсюда.
– Когда же это?
– Когда болела.
– Ну, это другое дело. А что с тобой было?
– Ничего страшного. Просто пришлось полежать. Видно, слишком быстро росла, а еды не хватало. Во время войны, да и после нее, было голодновато.
Я кивнул:
– Сколько же ты пролежала? Подумав, она ответила:
– Около года. – Так долго! – Я внимательно посмотрел на нее.
– Все это давным-давно прошло. Но тогда это мне казалось целой вечностью. В баре ты мне как-то рассказывал о своем друге Валентине. После войны он все время думал: какое это счастье – жить. И в сравнении с этим счастьем все казалось ему незначительным.
– Ты все правильно запомнила, – сказал я.
– Потому что я это очень хорошо понимаю. С тех пор я тоже легко радуюсь всему. По-моему, я очень поверхностный человек.
– Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными.
– А вот я определенно поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших вопросах жизни. Мне нравится только прекрасное. Вот ты принес сирень – и я уже счастлива.
– Это не поверхностность; это высшая философия.
– Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна.
– Я тоже.
– Не так, как я. Раньше ты говорил что-то про авантюризм. Я настоящая авантюристка.
– Я так и думал, – сказал я.
– Да. Мне бы давно надо переменить квартиру, иметь профессию, зарабатывать деньги. Но я всегда откладывала это. Хотелось пожить какое-то время так, как нравится. Разумно это, нет ли – все равно. Так я и поступила.
Мне стало смешно:
– Почему у тебя сейчас такое упрямое выражение лица?
– А как же? Все говорили мне, что все это бесконечно легкомысленно, что надо экономить жалкие гроши. оставшиеся у меня, подыскать себе место и работать. А мне хотелось жить легко и радостно, ничем не связывать себя и делать, что захочу. Такое желание пришло после смерти матери и моей долгой болезни.
– Есть у тебя братья или сестры?
Она отрицательно покачала головой.
– Я так и думал.
– И ты тоже считаешь, что я вела себя легкомысленно?
– Нет, мужественно.
– При чем тут мужество? Не очень-то я мужественна. Знаешь, как мне иногда бывало страшно? Как человеку, который сидит в театре на чужом месте и все-таки не уходит с него.
– Значит, ты была мужественна, – сказал я. – Мужество не бывает без страха. Кроме того, ты вела себя разумно. Ты могла бы без толку растратить свои деньги. А так ты хоть что-то получила взамен. А чем ты занималась?