Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

— Красить не моги, — шепчет старик. — Артем по­красит как следовает...

— Дедушка, тебе плохо? — спрашивает соседская девчонка Машенька, тараща на него глаза. — Я сейчас квасу принесу... Или молока? Дедушка, дедушка, почему ты молчишь?!

А на станцию прибыл пассажирский. Остановился за стрелкой и засопел, задышал, выпуская облачка пара. Раз­двинулись широкие двери багажного вагона, и оттуда стали выгружать ящики. Пассажиры с узлами и чемода­нами выходили из вагонов.

Мимо дома, где умер старик, пробежали на высоких каблуках в клуб девушки в коротких ситцевых платьиш­ках. Одна из них что-то сказала, остальные громко рас­смеялись.

Пассажирский трубно гукнул, захлопали

железные щиты поднимаемых подножек, зашелестели, трогаясь с места, вагоны. Дежурный обособленно стоял на перроне, глядя прямо перед собой.

На столбе, осветив летнюю танцплощадку, ярко вспых­нул прожектор, закряхтел динамик, визгливо царапнула пластинку игла радиолы, и жизнерадостный женский голос

с подъемом затянул: «Марина, Марина, Марина-а...»

Сегодня среда. В клубе танцы.

Глава вторая

1

Артем вернулся из Репина, где был на даче у прияте­ля, в субботу. Телеграмма из поселка Смехово его озада­чила: какой дед? Какое наследство? Уж не разыгрывает ли его кто из приятелей?

С телеграммой в руке Артем присел на широкую, за­стланную толстым шерстяным пледом тахту. Еще раз внимательно прочел скупой текст. Конечно, это никакой не розыгрыш. Телеграмма самая настоящая.

Артем нахмурился и задумчиво уставился на портрет Черкасова, нарисованный им незадолго до смерти велико­го артиста. Приятели находили, что это лучший портрет артиста, и советовали его продать в художественный фонд, но Артем не захотел расставаться с оригиналом и оставил портрет у себя. Он любил Черкасова и был очень тронут, когда больной артист согласился ему позировать.

Ехать сейчас в какое-то Смехово Артему хотелось меньше всего. Неделю назад он с художником Алексеем закончил роспись нового Дворца культуры на Охте. По­чти год они работали на лесах, расписывая стены и по­толок. Иногда хотелось на все это плюнуть, порвать контракт и тихо-мирно писать карельские пейзажи. Ар­тем так бы и сделал, но Алексей был волевой мужик и умело подавлял бунт в душе приятеля. Он говорил, что их работа — это самый благодарный труд. Тысячи, да что тысячи?! Миллионы людей будут любоваться их на­стенными панно, росписью на потолках. Они старались изо всех сил. И потом, за работу они должны были по­лучить приличную сумму, а это в суровой жизни моло­дого художника имеет немаловажное значение. «Закончим сей гигантский подряд, .— говорил Алексей, — потом два-три года будем безбедно жить». И приводил изве­стные со школьной скамьи примеры, как Микеланджело расписывал соборы, которые потом прославились на весь мир благодаря его фрескам...

Как бы там ни было, работу они закончили. Автори­тетная комиссия оценила ее очень высоко. Получив по контракту деньги, Артем намеревался махнуть с прияте­лем в Прибалтику. «Отдохнуть на всю катушку!» — как говорил Алексей... И вот телеграмма! Сколько он пробудет в этом Смехове?

Конечно, Алексея можно уговорить, он подождет дня два-три. А если придется задержаться на неделю, а то и больше?

Артем взглянул на зазвонивший белый телефон, но с места не встал... Вообще-то ничего страшного не слу­чится, если он не поедет в Прибалтику. Честно говоря, за год друзья порядком надоели друг другу. Алексей от­личный товарищ, но когда дело касается хорошего зара­ботка, он будет сам вкалывать, как вол, и другому не даст передохнуть. И как только он ухитряется находить такие большие подряды? Года три назад они в районном центре оформляли новое здание краеведческого музея. И хотя Артем купил на заработанные деньги подержанный «Мос­квич», он поклялся, что с него хватит такой работы. Он портретист и пейзажист, а не оформитель... Но прошло три года, и он снова вместе с Алексеем вскарабкался с кистью в руках на громоздкие леса...

Широкое окно распахнуто. На подоконнике уже на­бралась черная пыль. С Литейного доносился шум машин, скрежет и грохот сворачивающих на улицу Некрасова

Трамваев. На Неве три раза кряду прогудел буксир. Два голубя сидели на чугунных перилах балкона и с интере­сом посматривали на Артема, дожидаясь угощения.

Смехово... Как же он мог забыть? Он там родился. Правда, в паспорте записано, что родился в Бологом. В Смехове не было родильного дома.

Вспомнилось далекое полузабытое детство. Речка…Сосновый бор за клубом, вокзал с белой башенкой, водо­напорная башня. Дом с яблоневым садом, скворечник на шесте... Дед Андрей. Большой, сивобородый, с крепким запахом махорки. Дед приходил с работы, снимал широ­кий пояс, на котором висел кожаный чехол с двумя флаж­ками — желтым и зеленым, — жестяной изогнутый рожок и круглую коробку с петардами. Дед подбрасывал его под потолок и приговаривал: «Трын-трава, Захаровна, крупы драла трын-трава...»

Кунгур, Хабаровск, Иркутск, Тула и, наконец, Ленин­град. Отец, женившись на другой, никогда не вспоминал про умершую мать, деда, Смехово. У Артема появились братья и сестра. Он никогда не чувствовал, что у него неродная мать. Почти сразу стал называть ее мамой. На­верное, поэтому и позабылось все, что было в далеком Смехове...

Нет, не позабылось. Иногда снились шумящие на вет­ру сосны, старый дом, забор с дыркой, пыльный чердак с глубокими ящиками, в которых лежали старинные книжки, рваная обувь, ребристая труба от граммофона и деревянный ящик с блестящей ручкой. Если покрутить эту ручку, то в брюхе ящика что-то закряхтит, а потом тоненько и жалобно мяукнет...

Как он мог все это позабыть?..

2

Артем выехал в тот же день. На малых оборотах ба­рахлил карбюратор, но он не

стал с ним возиться: как-ни­будь дотянет. От Ленинграда до Смехова всего четыреста километров.

До Новгорода пейзаж унылый и безрадостный: боло­тистые равнины, заросшие жидким, едва оперившимся кустарником. Иногда за кустарником просматривался ред­кий смешанный лес. И шоссе было прямое, без изгибов и подъемов. Такая однообразная дорога клонит ко сну.

За Новгородом все изменилось: к шоссе придвинулись настоящие сосновые леса, заблестели заросшие перезимовавшим камышом озера, на пригорках ярко зазеленели озимые. В стороне от деревень, преимущественно на воз­вышенностях, виднелись старые деревянные церквушки. Вокруг них чуть заметно шевелились на ветру высочен­ные ели, березы, осины, а внизу, под сенью деревьев, при­молкли аккуратные могилы с крестами и без крестов.

Встречались и белокаменные церкви с ясными купо­лами, уткнувшимися в облачное небо. А через поля, леса, равнины размашисто шагали высоченные ажурные фермы линии высоковольтных передач. Будто железные гиганты, пришли они сюда из других миров, да так и замерли на­век, держа в широко раскинутых руках гроздья блестя­щих коричневых изоляторов.

Началась Валдайская возвышенность. Шоссе то вска­рабкивается на гору, то срывается вниз, извиваясь меж живописных деревень. На желтых крутых обрывах — здесь когда-то были песчаные карьеры — группами и в одиночку стоят вековые сосны. Над ними, пронизанные солнцем, величаво плывут облака.

Артем вертел головой, выглядывал из окна, с удоволь­ствием вдыхал крепкий унавоженный запах земли. Он даже замедлял ход, чтобы получше разглядеть березовую рощу в глубокой лощине или лесное озеро. Его обгоняли грузовики, серебристые рефрижераторы. Шоферы, высо­вываясь из кабин, оглядывались на него.