Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

«К черту дворцы и музеи! — думал Артем. — Вот она, целина для настоящего художника... Великое русское раз­долье! Раскладывай мольберт, бери кисть и твори...»

Уже начинало смеркаться, когда он свернул с шоссе на проселочную дорогу. Высокий худощавый человек в синем помятом костюме и военной фуражке с зеленой кокардой поднял руку. Через плечо старая полевая сумка на тоненьком ремешке: сразу видно — бывший офицер. Привыкнув за долгие годы армейской службы к форме, старые кадровики, выйдя на пенсию, до конца дней своих сохраняют к ней привязанность.

—- Далеко до Смехова? — спросил Артем, когда чело­век устроился рядом на сиденье.

—

Три версты с гаком.

— Верста, гак... — усмехнулся Артем. — Как-то не­привычно эти названия слышать.

— Пока ехали по шоссейке, были километры, а про­селок — другое дело, он у нас по старинке измеряется верстами.

Человек заметно окал. На вид лет пятьдесят пять... Был он невозмутим и держался с достоинством, не то что иной случайный пассажир. Артему частенько приходилось подвозить людей. Вели они себя в машине по-разному: одни молча и сосредоточенно смотрели на дорогу, мучи­тельно думая, сколько заплатить водителю, другие, наобо­рот, трещали без умолку, рассказывали разные истории, в общем, развлекали, как могли, надеясь задобрить во­дителя, прокатиться бесплатно. Третьи, вот как этот пас­сажир, не проявляли никаких чувств. Первыми не начи­нали пустой разговор, а если их о чем-либо спрашивали, толково и с достоинством отвечали. Такие попутчики боль­ше всего нравились Артему.

Лишь отъехали от повертки, как впереди возникла огромная рытвина с черной окаемкой засохшей грязи. Ар­тем притормозил. «Москвич» будто этого и ждал — сразу заглох. Сколько Артем ни включал стартер, машина сто­нала, визжала, но не заводилась. . — Пусть остынет, — сказал он.

— Как хороший конь, — усмехнулся попутчик. — То­же требует отдыха после большой дороги...

— Вы, наверное, в кавалерии служили? — спросил Артем.

— Не служил, — сухо ответил попутчик.

Артем просто так спросил, без всякой задней мысли, и очень был удивлен, что незнакомец вдруг обиделся. Они вышли из машины.

Исхлестанные бортами грузовиков полуголые ольхо­вые ветви согнулись до самых обочин. Отшатнулся прочь от дороги и покалеченный телеграфный столб, задетый машиной. Артем несколько раз присел, выпрямился — четыреста километров непрерывной езды сказывались. Поймав любопытный взгляд незнакомца, застеснялся и, раздвинув кусты, вышел на железнодорожный откос. Вни­зу проходила одноколейная ветка. Когда-то она была двухколейной. На свободном полотне велосипедисты и мо­тоциклисты наездили узкую дорожку. Правее, через путь, перекинулся висячий мост.

Незнакомец подошел и встал рядом.

— Курите?

Он протягивал смятую пачку «Беломора». Артем рас­сеянно взял и прикурил.

— Из Ленинграда? — спросил человек. Артем кивнул.

— Гляжу — номер ленинградский.

Артем смотрел на шершавые красноватые стволы со­сен — сразу за железной дорогой начинался густой сос­новый бор, — и что-то грустно-щемящее накатилось на него. Так, бывает, порыв ветра принесет неуловимо-знако­мый запах, который всколыхнет всего тебя, растревожит и исчезнет. А ты долго потом с легкой тоской вспомина­ешь что-то далекое и забытое. Нечто подобное испытывал сейчас ошеломленный Артем. Какие-то странные видения, смутные встревоженные лица, почему-то в закоулках па­мяти всплыл пожар — горело что-то жуткое, лохматое, шевелящееся на ветру, и снопы искр взлетали в черное небо...

— Здесь поблизости от села никогда не горел лес? — справившись с волнением, спросил он.

Человек сбоку внимательно посмотрел на Артема.

— Вы будете не внук Абрамова Андрея Ивановича?

— Как он?

— Нынче утром похоронили... Весь поселок за гробом шел. И из других деревень люди приехали. Сильно ждал вас дядя Андрей... Наказывал, чтобы вы гроб покрасили, внук, говорил, у меня художник, академию кончал. Если б телеграмма от вас была, один бы день подождали, а так на улице теплынь, сами понимаете...

— Похоронили, значит... — машинально повторил Ар­тем. Он все еще прислушивался к себе, и чужие слова приходили откуда-то издалека, пробиваясь будто сквозь вату.

— Так в некрашеном и опустили в могилу... Не велел никому, окромя вас, гроб красить.

— Я его почти не помню, — сказал Артем. — Сколько мне тогда было? Года три-четыре?

— Сильно ждал вас дядя Андрей,— повторил человек. Артем никак не мог разобраться в своих чувствах. Он не испытывал глубокой горечи от этой утраты. Выходит, деда своего он не видел почти двадцать пять лет. И даже не подозревал, что жил на белом свете родной дед, кото­рый всегда его помнил. Наверное, отец не хотел расстраи­вать мачеху и никогда не вспоминал прошлое. Мачеха — ладно, но почему он ему, Артему, ничего не рассказал?.. И вдруг вот все сразу: и дед и смерть. И все-таки не дед, а что-то другое разбередило его душу, заставило уча­щенно биться сердце. Он вдыхал горьковатый запах мо­лодой листвы. Лес еще кое-где просвечивал; но было ясно, что через несколько дней буйная листва залатает остав­шиеся бреши. Трава на откосах высоко поднялась и влаж­но блестела. В низине под ольхой синью мерцали запоз­давшие подснежники. Артем спустился вниз, нагнулся и долго разглядывал нежные хрупкие цветы, потом провел ладонью по пушистым головкам и выпрямился.

Послышалось пыхтенье, раскатистый шум — сразу и не поймешь, с какой стороны. Над вершинами сосен и елей взмыло одно белое облако, другое... И вот из-за кус­тов вырвалась пышущая паром черная громадина, гулко рявкнула и, скрежеща железом, стала надвигаться, горячо дыша в лицо.

Паровоз промчался мимо. Позади него — длинный хвост из товарных вагонов и платформ, груженных лесом, новенькими комбайнами, грузовиками. Молодой машинист в фуражке с белыми шнурами широко улыбнулся и по­махал рукой, будто старому знакомому. Артем тоже улыб­нулся и помахал. Паровоз давно скрылся под мостом, а вагоны все еще скрипели, шелестели и равномерно посту­кивали на рельсах.

3

«Москвич» с трудом ползет по искореженному про­селку. То ныряет из ухабины в ухабину и жалобно стонет, то царапает железным брюхом по глубокой колее и выво­рачивает передней подвеской черную жирную грязь, то вдруг затрясется, как паралитик, попадая всеми четырьмя колесами в многочисленные колдобины. На спидометре — пять, десять километров. На малых оборотах мотор то и дело глохнет. Чего доброго сядет аккумулятор. Рытвин и ям столько, что и нарочно не придумаешь. Ни объехать, ни обойти.

— Давно такой дорожки не встречал, — удивляется Артем. — Как же вы тут живете?

— Так и живем, — невозмутимо отвечает пассажир.

Вместе с машиной они проваливаются в ямы, напол­ненные пенистой коричневой водой, карабкаются на скользкие вспученные бугры, подпрыгивают. Сосед во­время пригибает голову, чтобы не удариться о верх каби­ны, хватается за сиденье. Чувствуется, он имеет большой опыт езды по этой дороге.

Артем бросает взгляд на спидометр и, бешено вращая руль — машина поползла в кювет, — спрашивает: