Три весны
Шрифт:
— Единственный житель этого вот села, где мы сейчас, — пояснил Кудинов, подавая руку парнишке. — Зовут Богданом. Родителей потерял, и неизвестно, живы ли они. Комдив приказал поймать Богдана и эвакуировать в тыл. Ловили его трижды, и трижды он убегал.
— Но на передовой ведь убить тебя могут, — сказал парнишке Алеша.
Богдан ответил бойко, должно быть, давно подготовленными фразами:
— Я тут жду мамку. А то она не найдет меня, если уеду.
— В селе хоть что-нибудь уцелело? Хоть один дом?
— Нет, дядя, — со вздохом, совсем по-взрослому, проговорил Богдан. — А в нашу хату там бомба угодила. Ух и ямищу вырыла! Глубже вашей землянки.
— Он часто бывает у нас, — Камов с отеческой нежностью погладил парнишку по голове, и Алеша заметил, как блеснули влагой глаза уже немолодого разведчика. Дома, наверное, вот такие же остались.
— Ночка-то спокойная выдалась? — обратился Тихомиров к Алеше. — Или как?
— Тихо было, — солидно сказал Алеша.
— Ориентир три, вправо двадцать, дальше пятьдесят — орудие.
— Подвезли по Глубокой балке?
— Точно. А вот лейтенант не поверил. Как, мол, можно вслепую.
Тихомиров подошел к амбразуре и жестом подозвал Алешу:
— Видите куст? Это и есть ориентир три. А балка Глубокая правее его, и звук автомашины, идущей по балке, особый. Ну, если к тому добавить, что автомобиль слышен за полкилометра… Так, что ли, Кудинов?
— Точно, — хмыкнул разведчик. — И никаких секретов.
— Да, чуть не забыл! Машинистка из штаба расспрашивала про вас. Кто вы да откуда, да как Орлика усмирили. А я что? — Тихомиров неопределенно вскинул плечи.
— Наташка — девка что надо, — снова неопределенно хмыкнул Кудинов.
Если с передового НП был виден сравнительно узкий участок фронта, то с командного пункта подполковника Бабенко, находившегося в тылах дивизии, открывалась широкая панорама всхолмленной, изрытой бомбами и снарядами степи. Командный пункт был оборудован на высоте, с которой далеко просматривалась и немецкая прифронтовая полоса.
В начале лета Бабенко днями просиживал на своем КП. Отсюда он разговаривал по телефону с командирами полков, батальонов и дивизионов, здесь вместе со своим штабом разрабатывал систему огневой поддержки пехоты. А это значило, что офицерам штабной батареи некогда было вздохнуть. Усач был придирчив и давал выговор за малейшую оплошность. У Алеши по спине пробегал холодок, когда Бабенко сердито рвал ус и рычал:
— Бр-росьте вы мне!
На первых порах Бабенко неплохо относился к Алеше. Даже как-то похвалил мимоходом, правда, очень сдержанно, за случай с Орликом. Алеша очень гордился этой похвалой, тем более, когда узнал, что Бабенко в гражданскую служил под началом самого Буденного. А кто с Буденным бывал, тот толк в лошадях понимает и оценит кавалериста сразу. Разумеется, тогда Бабенко был рядовым конником, но имел большие заслуги, раз у него, говорят, два ордена, еще за те давние бои.
Бабенко был высок, широкоплеч, косматые брови дугой и острые глаза. Лицо броское, запоминающееся. Даже симпатичное. Но это лишь до поры до времени, до того самого:
— Бр-росьте вы мне!
А эту фразу кинул он в Алешу прямо-таки ни за что. И Алеша недоумевал, с чего бы вдруг свирепеть Бабенко, пока Денисенков не открыл Алеше причину перемены в настроении подполковника.
А случилось вот что. Как-то наступила очередь Алеши дежурить по штабу артиллерии дивизии. Весь день он провел на КП и до этого не спал ночь, но отдохнуть перед дежурством ему не удалось. Знавший, что Алеша порядком устал, комбат Денисенков сказал ему:
— Возьми кого-нибудь из разведчиков. Будете дежурить попеременке.
Однако никто из ребят Алеше не подвернулся, и он решил идти в штаб один. Когда штабные разойдутся, можно и подремать неподалеку от телефона.
Штаб помещался в длинной приземистой хате, которая спряталась за кустами терновника и купами верб. Когда Алеша уже подходил к штабу, послышалось нарастающее бульканье снарядов. Алеша с ходу припал к земле всем телом, словно хотел вжаться в нее, исчезнуть. Страх остро кольнул в сердце.
Тяжелый снаряд рванул за конюшнями, метрах в ста от места, где лежал Алеша. Но показалось, что это совсем близко, что перед самыми глазами ударил огненный фонтан разрыва. Лишь немного погодя он понял: было уже темно, а темнота, как известно, сильно скрадывает расстояние.
Вскакивая на ноги, Алеша огляделся. Его поклона снаряду, к счастью, никто не видел. Бывалые фронтовики ведь не бросятся наземь без крайней нужды и всегда смеются над пугливыми новичками. А черт ее знает, когда эта нужда крайняя, к этому тоже нужно приноровиться, как Кудинов к ночным шумам.
Второй снаряд упал поближе к хате, и Алеша снова рванулся к земле. А теперь всё правильно. Когда же третий снаряд разорвался значительно правее и дальше первого, Алеша сообразил, что страшиться уже нечего. По всем законам пристрелки, немцы не должны захватить в радиус обстрела единственную улицу деревеньки.
Вздохнув с облегчением, Алеша стряхнул ладонью пыль с брюк и гимнастерки. Но уже следующий снаряд опять заставил его вздрогнуть, хотя Алеша и сознавал, что опасности для него нет никакой. Невольно подумалось:
«Вот ведь как! Головой понимаешь одно, а инстинкт диктует другое. К земле он жмет человека. И, в общем-то, это, наверное, правильно, иначе жертв было бы куда больше. И к смертельной опасности можно как-то привыкнуть, а инстинкт всегда настороже. Ему, словно часовому, никак нельзя дремать».
Окна хаты были плотно закрыты темными от времени ставнями. Света не было видно, и Алеша решил, что в штабе нет никого. Но в сенях он столкнулся с Бабенко, который куда-то спешил и не ответил на приветствие.
Когда Алеша вошел в хату, в прихожей он увидел машинистку Наташу. Она стрекотала на громоздкой пишущей машинке. А в горнице, склонившись над бумагами, запустив руки в русые вихры, сидел старший лейтенант, помощник начальника штаба по оперативной работе.
Взглянув на Алешу, Наташа потупилась и принялась растирать свои тонкие, красивые пальцы, затем вдруг снова часто застучала ими по клавишам.