Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра
Шрифт:
В те времена, говорит Плутарх, у спартанцев не было ревности и не было собственнического отношения к женам. «Спартанец разрешал вступать в связь со своей женой тому, кто об этом просил, чтобы та от него понесла, но женщина по-прежнему оставалась в доме мужа, и узы законного брака не расторгались».
Делали они это потому, что «единственной целью брака у спартанского законодателя было рождение детей», и Ликург хотел, «чтобы граждане рождались не от кого попало, а от лучших отцов и матерей».
Такая «общность жен и детей», говорит Плутарх, предполагает «полнейшее равнодушие к супруге». Тут он, возможно, преувеличивает, но в порядках Ликурга просвечивают какие-то отблески древнего группового брака, и видно, что любовь, которая,
«Невест, – пишет он, – брали уводом… Жених, не пьяный, не размякший, но трезвый и как всегда пообедавший за общим столом, входил, распускал ей пояс и, взявши на руки, переносил на ложе. Пробыв с нею недолгое время, он скромно удалялся, чтобы по обыкновению лечь спать вместе с прочими юношами». И дальше он вел себя так же – жил среди своих сверстников, а к молодой жене наведывался тайно. «Так тянулось довольно долго: у иных уже дети рождались, а муж все еще не видел жены при дневном свете. Такая связь была не только упражнением в воздержанности и здравомыслии – тело благодаря ей всегда испытывало готовность к соитию, страсть оставалась новой и свежей, не пресыщенной и не ослабленной беспрепятственными встречами» [122] .
122
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М., 1961. Т. 1. С. 64, 65, 66, 98–99, 100.
В этом обычае есть, видимо, и свет и тень. Страсть молодых супругов дольше сохранялась свежей, потому что она была отсечена от быта, жила вне семейного уклада. Но женщина и мужчина тут – только ночные партнеры, и любовь их – только телесное влечение, только ночное чувство. Здесь только тело знает тело, только тело влечется к телу, а люди не знают друг друга и не влекутся друг к другу как люди.
От нравов и законов Ликурга пошли многие идеи, которые потом не раз встречались в истории.
…В утопическом Городе Солнца Кампанеллы было три правителя – Мощь, Мудрость и Любовь.
Но эта Любовь – еще далеко не любовь. Любви у Кампанеллы в общем-то нет, есть просто любовные связи, которые идут под надзором врачей и начальников. Людей у него называют «производителями», а на месте любви стоит «производство потомства».
«Начальники определяют, кто способен и кто вял к совокуплению и какие мужчины и женщины по строению своего тела более подходят друг к другу… Женщины статные и красивые соединяются только со статными и крепкими мужами; полные же – с худыми, а худые – с полными, дабы они хорошо и с пользой уравновешивали друг друга».
Подход к людям очень похож здесь на деловую ветеринарность. Человеческие букеты подбираются взыскательными руками. Здесь нет индивидуальной любви, нет личных склонностей и влечений, люди даже не выбирают друг друга – за них делают это начальники. В любви нет никакой свободы, никаких прав личности, нет и самой личности вообще. Человек здесь – не личность, а видовое существо.
Рождение детей – дело, «направленное ко благу государства, а не отдельных лиц, причем необходимо подчиняться властям».
«Производство потомства, – говорит Кампанелла, – имеет в виду интересы государства, а интересы частных лиц – лишь постольку, поскольку они являются частями Государства». Люди здесь – не люди, а атомы государства, и это отношение к ним как к муравьям резко не сходится с главной идеей «Города Солнца» – с идеей свободного и гуманного человека, о котором так много говорит Кампанелла. Мысли Кампанеллы о любви – самое отсталое, самое антигуманное, что есть в его книге. И поэтому так резко расколота на две половины вся его картина будущей жизни.
С этим коневодческим и тоталитарным порядком все-таки как-то уживается
И выходит, что то, что мы зовем любовью, разделено у Кампанеллы на две части: телесная сторона любви стала «производством потомства», духовная превратилась в дружбу. От любви после этого раздвоения не осталось любви.
123
Фома Кампанелла. Город Солнца. М.-Л.: Academia. 1934. С. 48, 49, 54, 56.
А раз нет любви, нет личных склонностей – появляется общность жен. В Городе Солнца, говорит Кампанелла, «жены общи и в деле услужения и в отношении ложа». Каждый может любить каждую, и каждая – каждого, «однако же, – оговаривается он, – не всегда и не как у животных, покрывающих первую попавшуюся самку, а, – тут идет его любимая формула, – лишь ради производства потомства в должном порядке» [124] .
Как видим, в любви Города Солнца царят совсем не солнечные обычаи казарменного социализма. Об одном из них хорошо сказал в своем «Кодексе общности» французский коммунист-утопист Т. Дезами. Общность, говорит он, «может быть применима только к вещам, к продуктам труда», а не к людям, не к личностям [125] .
124
Там же. С. 59–60.
125
Дезами Т. Кодекс общности. С. 258.
Вещи мертвы и безлики, и именно поэтому они могут быть общими. Люди не могут быть собственностью – ни чьей-то, ни общей. Общность жен обесчеловечивает человека, низводит его до вещи, она ведет к уничтожению любви. И отношение к человеку как к «солдату любви», безликому производителю вряд ли имеет что-нибудь общее с «родовым», личностным подходом к человеку.
«Брак – это обман»
На полярных позициях стоял Вильям Годвин, утопист конца XVIII века, и полярность эта была до того крайней, что он кое в чем сходился с Кампанеллой.
Вильям Годвин был яростным врагом брака. «Институт брака, – писал он, – это система обмана». «Бездумные и романтичные юноши и девушки знакомятся, встречаются несколько раз, притом в условиях, создающих иллюзии, и затем обещают друг другу вечную любовь. Каковы последствия этого? Почти во всех случаях они оказываются обманутыми» [126] .
«Брак, – говорил Годвин, – основан на собственности, притом на худшем ее виде… До тех пор, пока я стремлюсь присвоить одну женщину себе одному и запрещаю своему соседу проявить свои достоинства и пожать заслуженные им плоды, я виновен в самой отвратительной монополии» [127] .
126
Годвин В. О собственности. М.: изд-во АН СССР, 1958. С. 124.
127
Там же. С. 126. Позже Маркс, говоря об этом же, писал, что брак выступает «формой исключительной частной собственности».