Три высоты
Шрифт:
– Ты свой "ил" где получал, на заводе?
– спросил я его.
– Видел, кто там за станками вкалывает - пацаны тринадцати-четырнадцати лет! Порожние ящики себе под ноги приспосабливают, чтобы до суппорта дотянуться...
– Он думает, что он один такой злой! Что только он благородной ненавистью к врагу пылает!
– вмешался Лядский.
– Ни черта он не думает! Нечем ему думать!
– рубанул Пряженников.
– Он от собственного геройства без ума, а на остальное ему начхать.
– О каком геройстве речь?
– опять подхватил Лядский.
–
– Слушай, а если тебя завтра "мессеры" на обратной дороге прихватят, что будешь делать? "Караул" кричать? Так никто не услышит, - не отставал Пряженников.
– Ты
что, в одиночку да с пустыми стволами, одной своей злостью собираешься их отогнать?
Биджиев ошеломленно вертел головой, переводя с одного на другого растерянный взгляд. Так вот, оказывается, как выглядит в глазах окружающих то, что он делает! Жалким мальчишеским ухарством, вызывающим не уважение, а жалость и пренебрежительный гнев! А он-то еще тешил себя, будто отчитывали его просто так, ради проформы, а на самом деле...
– У меня четыре брата на войне воюют. Убили недавно одного...
– начал он было в свое оправдание. Но вдруг сорвался: - Убили, понимаете? Убили! Кто отомстит?
– И тебя, дурака, на тот свет отправят!
– безжалостно отрезал Пряженников.
– Если за ум не возьмешься. Война - это тебе не детский сад. Фашисты младенцев в воздухе ох как любят!
– Не изменишь своего отношения - спишут из летчиков!
– жестко заключил я, изо всех сил пытаясь не сорваться и не обнаружить истинных своих чувств, что сразу бы свело на нет всю эту тщательно продуманную "артподготовку" по самолюбию новичка.
– Все! Можете идти, лейтенант Биджиев!
– Хороший парень!
– сказал Пряженников, когда Биджиев уже ушел.
– Добрый из него летчик будет. Да и товарищ что надо, друга в бою не подведет...
– Почему будет?
– возразил я.
– Он уже и сейчас летчик! Как думаешь, Тимофей?
– Думаю, что ему сейчас белый свет не мил!
– улыбнулся в ответ тот.
– Ну да ничего, перебьется. Грех было бы такого хлопца зазря потерять.
– Чудно!
– подвел итоги Пряженников.
– Отец и деды хлопкоробы, самолет только в небе и видели, а вот, поди ж, Солтан свет-Биджиевич - летчик божьей милостью!
Вообще говоря, процесс становления летчика границ во времени не имеет. Сколько ни летай, всегда найдется чему поучиться: секреты летной профессии, как, видимо, и всякой другой, неисчерпаемы. В том-то и была сила лучших бойцов полка, таких, как Пряженников, Кумсков, Лядский, Кузин, и многих других, что они, если так можно выразиться, никогда не теряли остроты профессионального зрения, умели подмечать новое, фиксировать в сознании каждую малейшую деталь, каждый штрих, способный хоть как-то обогатить их, пригодиться на будущее.
Не заслуживающих внимания мелочей для них не существовало. Каждый бой, каждый вылет обязательно чему-то мог научить, и они никогда не уставали учиться.
И все-таки, несмотря на эту колоссальную, никогда не прекращающуюся работу, связанную с совершенствованием летного и боевого мастерства, ошибок и срывов удавалось избежать далеко не всегда. Война щедра на неожиданности.
Вспоминается такой случай. Воздушным стрелком у Лядского летал Марушкин. Воевал Марушкин храбро, на гимнастерке у него красовались ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени. Лядский очень любил своего стрелка и сильно к нему привык. Но у Марушкина была одна слабость: любил поспать.
Этим и воспользовался как-то Фетисов. Большинство техников нередко просились, чтобы их взял кто-нибудь из летчиков в боевой вылет в качестве воздушного стрелка. Фетисов в этом смысле исключением не был. Но беда заключалась в том, что техников вечно не хватало, каждая пара рук была буквально на вес золота, и командир полка Ищенко обещал влепить двадцать суток ареста тому из них, кто нарушит приказ, поднявшись в воздух вместо воздушного стрелка.
Фетисов, узнав об этом, на время успокоился. Но вскоре он получил из дому известие, что брат его Иван и сестра Марья пропали без вести. Тут-то он и насел на Марушкина.
– Не могу, - отбивался тот.
– Никак не могу. Да и Лядский все равно не позволит.
– А ты же сегодня не с Лядским, а с Молодчиковым должен лететь. Молодчиков не такой строгий, он разрешит. Пойми ты, душа у меня горит! На, почитай письмо...
– А Ищенко как же?
– начал колебаться Марушкин.
– А он ничего и не узнает, - успокоил Фетисов.
– Мы с тобой как сделаем? Полечу я, а в журнале боевых вылетов твою фамилию запишем. А чтоб тебе на глаза не попадаться, я для тебя тут в укромном местечке такой спальный салон-люкс оборудовал, что век искать будут - не найдут. Договорились?
Поспать Марушкину очень хотелось. Тем более в "салоне-люксе". Ударили, словом, по рукам.
Молодчиков, зная про идею-фикс техников, а заодно и про беду Фетисова, сделал вид, что ничего не заметил.
– Стрелять-то умеешь?
– спросил Молодчиков уже в воздухе.
– Марушкин-то у нас, можно сказать, снайпер. Двух фрицев уже успел сбить.
– А я третьего собью, - пообещал в ответ Фетисов.
И надо же было такому случиться - сбил! Сбить вражеский самолет воздушному стрелку удавалось отнюдь не часто. А вот Фетисову повезло с первого-же раза.
Дело было так. На обратном пути группе Молодчикова повстречалось звено "мессеров". Молодчиков, выручая ведомого, открыл огонь по немцу и продырявил ему крыло. А Фетисов в это время, отбиваясь от второго истребителя, умудрился полоснуть очередью из пулемета прямо по фонарю немца. Пилот, видимо, был убит сразу же - истребитель потерял управление и рухнул на землю.
Но этим дело не кончилось. Ищенко за успешно выполненное боевое задание и за сбитый вражеский истребитель решил представить и летчика, и воздушного стрелка к на- граде. С летчиком все было ясно. А вот как быть со стрелком, если в журнале вылетов значился Марушкин, а фактически летал Фетисов? Пришлось в конце концов рассказать командиру полка все как есть.