Три высоты
Шрифт:
– Ну а бомберы тогда при чем?
– совсем растерялся я.
– Я же к вам со штурмовиков пришел.
– Так он же сам когда-то на бомбардировщиках летал!
– снова расхохотался Фомичев.
– Очень он уважает этот вид авиации.
После разговора отношения мои с командиром полка наладились. Фомичев вскоре получил новое назначение, а я, как и предполагалось, занял его должность. Остались позади и недоразумения в воздухе: "кобры" теперь вели себя вполне прилично - что в небе, что на земле. Технику пилотирования истребителем мне удалось освоить довольно быстро. Не мог не сказаться накопленный за годы войны разносторонний
И как это часто бывает, вслед за полосой неудач наступила полоса везения. Сперва она выглядела более чем скромно. В полку организовали вечерние занятия по школьной программе за старшие классы. Удобного случая упускать было нельзя: в свободное от полетов время я просиживал теперь за учебниками. Не могу сказать, что мне, молодому, неженатому парню, каждодневное бдение над тетрадками помогало скрашивать вечера. Но десятилетку я все же закончил, а это оказалось как нельзя более кстати. Едва я сдал выпускные экзамены, вышел приказ, рекомендовавший направлять тех, кто хочет продолжать учебу, в Военно-воздушную академию.
Ложка, как говорится, оказалась к обеду.
Но в академию в тот год мне поступить все же не удалось. И вовсе не потому, что помешал конкурс: к нему-то я подготовился всерьез. Первоначальные планы перечеркнул всемогущий случай.
В августе сорок восьмого, за несколько дней перед приемными экзаменами, в одном из коридоров академии мне встретился один словоохотливый, но сразу и остро заинтересовавший меня человек - полковник Шатунов. Он отбирал летчиков на работу в летно-испытательный институт. Встреча эта буквально перевернула мне душу. Она открыла новые перспективы, о которых можно было только мечтать. Стать летчиком-испытателем означало для меня возможность глубже освоить секреты летного мастерства, вскрыть в нем какие-то неизвестные еще мне пласты и глубины, познать новые тайны своей профессии. Стоит ли говорить, что я ухватился за Шатунова, что называется, обеими руками.
– Согласен!
– выпалил я, едва дослушав полковника, который не только вкратце обрисовал преимущества предлагаемой работы, но и не хотел скрывать присущего ей риска и трудностей, - Именно то, что мне нужно.
– Не спеши, майор!
– улыбнулся моей горячности Шатунов.
– Дело, сам понимаешь, ответственное, сложное. Сгоряча решать не годится...
– Какое там сгоряча!
– торопливо возразил я, опасаясь, что Шатунов может пойти на попятный.
– У меня, товарищ полковник, давным-давно все продумано. Заветная, можно сказать, мечта. А про риск да трудности что толковать! На фронте того и другого с лихвой хватало...
Насчет продуманности я, понятно, слегка загнул. Но надо было хватать жар-птицу за хвост, пока не вырвалась и не улетела. Удача длительных раздумий не любит, к удаче надо быть готовым заранее. Да и решал я, в общем, не с бухты-барахты. Многое к тому времени и впрямь было у меня обдумано. Я уже знал, что существует два принципиально разных способа жить. В любом деле можно быть посередке, оставаясь добросовестным работником, но сохраняя вместе с тем определенную автономность, внутреннюю независимость от него, какие-то не связанные с ним помыслы и интересы. Для такого способа на первый план выдвигается не сама работа, а то, что принято называть личной жизнью. Но есть и другой способ - до конца растворить себя в деле, слить воедино личные поиски и дерзания с поисками и дерзаниями своей профессии, расти и раскрываться внутри нее и вместе с ней.
Объяснить все это Шатунову я бы тогда не смог, даже если бы захотел. Но он все понял и без объяснений. Что-то, видимо, прочел на моем лице, о чем-то догадался сам. Бросил на меня напоследок еще один оценивающий взгляд, помолчал секунду-другую и вдруг широко и обезоруживающе улыбнулся.
– Ну если уж тебе так приспичило... Приспичило ведь?
– продолжая улыбаться, перебил сам себя Шатунов. Я только молча кивнул головой. Поезжай-ка тогда сам в институт, к Аброщенко. Знаешь Аброщенко?..
Никакого Аброщенко я, понятно, не знал, как не знал даже того, где этот самый институт размещается. Но все это не имело значения. Важны были не детали, а сама суть. Суть же для меня заключалась лишь в том, чтобы попасть в летчики-испытатели. Хорошо бы, конечно, на истребители. Но Аброщенко, как выяснилось, руководил другим отделом. "Другим так другим, - покладисто рассудил я, - главное пока не отдел, а сама контора. Лишь бы взяли, а там видно будет. Потом можно и в истребительный перебраться. Не сухарь же в самом деле этот Аброщенко! Сам небось летчик - со временем уговорю, поймет..."
Впрочем, Аброщенко на месте я не застал. В отделе меня встретили его пилоты: Фролов, Тимофеенко и Кубышкин. Прочли записку, которой снабдил меня Шатунов, оглядели с ног до головы, переглянулись между собой, вновь уставились на меня и молчат.
Молчу и я.
– Шатунов пишет, будто ты летать умеешь. Сам-то что думаешь на сей счет? после изрядно затянувшейся паузы спросил наконец кто-то из них.
– Приходилось кое-что поднимать в воздух. И опускать тоже, - попробовал я попасть в тот же тон.
– А что, есть сомнения?
– Сомневаться - это дело начальства, - сказал Фролов.
– У нас другие заботы. Раз уж пришел, проверим, что умеешь делать. Надеюсь, не возражаешь?
– А что толку? На слово ведь все равно не поверите,- усмехнулся в ответ я.
– Хотите проверять - проверяйте. Скажите только: к чему готовиться?
– Теория полета и техника пилотирования, - коротко ответил Фролов.
Все, что касалось практики, меня особенно не волновало. В небе чувствовать себя мальчиком я не мог ни при каких обстоятельствах. А вот теория... Пришлось, словом, опять срочно вгрызаться в гранит науки. Благо, книги подходящие оказались под рукой. Век живи, век учись - вновь постигал я в лихорадочных ночных бдениях категоричный, не допускающий дискуссий смысл широко известной поговорки.
Пробовать меня на зуб начали, к моему счастью, не с теории...
В воздух вместе со мной поднялся Кубышкин. Об этом талантливом летчике-испытателе ходила в то время в институте слава "короля виражей". Следить за его работой было истинным наслаждением. Но технику пилотирования сдавал не он, а я.
– Шурупишь!
– буркнул он, вылезая из кабины после пробного полета.
– И машину чувствуешь... А это в нашем деле, сам понимаешь, главное.
Что является главным в работе летчика-испытателя, мне только еще предстояло узнать, но я согласно кивнул головой. Для меня в тот момент самым главным было, чтобы Кубышкин меня не забраковал.