Три Ярославны
Шрифт:
Вскоре открылась большая поляна, обнесённая тыном, и за ним — несколько шалашей, меж которыми горели костры под котлами, сидели, лежали и бродили люди и паслись стреноженные кони. Вооружённый пикой стражник, огромный ростом, открыл перед всадниками ворота, почтительно поклонившись Агнеш.
— Что было без меня, Пишта? — спросила его Агнеш.
— Тихо было, — отвечал Пишта. — Ночью совы, правда, кричали. Утром люди пришли.
— Какие люди? — Агнеш спрыгнула с коня, юный воин принял у неё уздечку.
— Безоружные. Правда, с дубинами. Вон, сидят. — Пишта
Мужчины настороженно глядели на подходившую Агнеш.
— Кто такие, зачем пришли? — спросила она.
— Словены мы, из Тормова, — отвечал один из мужчин, и все они поднялись. — Пришли к тебе.
— Когда народ прогнал Петера, — обстоятельнее пояснил другой, со шрамом на лбу, — мы тоже, не будь дураки, быстро прогнали барона Рюгеля и землю его поделили. И что получилось? Петеру капут, а в Тормов опять вернулся барон с попом германцем и рыцарями и потребовал выдать зачинщиков...
— А зачинщики — мы и есть, — прибавил первый. — Прими нас к себе.
Охранявший пришельцев воин Ласло, статный, с уверенным взглядом и журавлиным пером на шляпе, усмехнулся.
— Складно врут. Говорите лучше, что здесь выглядывали и кто вас послал! — Он замахнулся нагайкой, но Агнеш вскинула глаза, и рука Ласло застыла на полпути.
— Не врут они, вижу, — сказала Агнеш и спросила: — Приму — что делать умеете?
— Биться, — без запинки ответил обладатель шрама.
Агнеш оглянулась на своих людей, окруживших её с любопытством.
— Буйко, Тамаш, Иштван, бросьте сабли, — приказала она. — Возьмите палки.
Дальше объяснять было не нужно. Названные воины мигом всё исполнили, и бойцы стояли друг против друга, трое на трое, с дубьём наизготовку.
— И — эх! — размахнулся словен со шрамом, понимая, что терять нечего, а обрести можно, и первым бросился в драку.
Дробный деревянный стук понёсся над поляной. И воины, и пришельцы молотили дубинами умело и в этом были равны, но у вторых больше было усердия. Кругу собравшихся на весёлое зрелище пришлось расступиться: словены теснили венгров к тыну. И возможно, прижали бы к нему и Бог знает что могли бы сотворить в своём яростном азарте, но Агнеш рассмеялась и сказала негромко:
— Хватит.
И бойцы остановились — так же послушно, как если бы кто их властно окрикнул. И медленно в их остывающих руках опустились дубины.
— Хорошо, приму, — кивнула Агнеш. — А ты, — она поглядела на бойца со шрамом, — как тебя зовут?
— Любен, — перевёл тот дух.
— А ты, Любен, будешь главным над своими. — Агнеш обернулась к седоусому воину, терпеливо дожидавшемуся конца испытания. — Что хотел сказать, Миклош?
Они шли к шатру, раскинутому посреди лагеря. За их спинами недавние соперники уже со смехом обсуждали свои удачи и промахи.
— Плохая весть, Агнеш, — говорил Миклош. — Дьюлу, человека Ваты, схватили в Шароше.
— Песенника?
— Он ходил по комитатам как игрец и песенник, но с грамотой людям от предводителя, которую читал тайно.
— Казнят?
— Неведомо. — Лицо Агнеш выражало раздумье, и Миклош прибавил: — Знаю, что у тебя вышла размолвка с Ватой, но ведь Дьюла нам не чужой.
Он смотрел на Агнеш, а она задумчивым, невидящим взором словно вдруг унеслась куда-то в над мирную даль... И, вернувшись оттуда, молвила:
— Боги велят помочь. Поможем Дьюле. — Агнеш шагнула к своему шатру, оглянулась на пороге: — А словенам выдай сегодня же по доброй сабле.
Низкие грозовые тучи с утра клубились над Шарошем. От деревни или лесного стана этот город мало отличался: были в нём те же низкорослые землянки и шалаши. Однако окружал город уже не тын, а высокий частокол. На городской площади высились мазаный дом ишпана с прилегающим двором и деревянный храм с крестом на шпиле.
Собравшийся народ молчал, тревожно поглядывая на столб посреди площади, к которому был привязан длинноволосый человек в рваной, окровавленной рубахе. Он стоял устало и обречённо. Вокруг столба прохаживался воин с обнажённым мечом.
— Дорогу! — раздались повелительные голоса. — Дорогу и честь епископу и ишпану!
Толпа расступилась, и в сопровождении десятка воинов епископ Веспремский Тит и ишпан проследовали от храма на середину площади.
Ишпан строго оглядел собравшихся людей и поклонился епископу:
— Твоё слово.
Епископ выступил вперёд.
— Братья и сёстры во Христе... — начал он. — Так бы я хотел обратиться к вам. Но не обращусь, ибо знаю, как погрязли вы в грехах безверия и вольномыслия. Я скажу вам: дети Сатаны и исчадья ада! — возвысил голос епископ. — Неблагодарными свиньями назову я вас, потому что, несмотря на все благодеяния церкви и властей комитата, мысли ваши не с Богом и королём, но с богомерзкими разбойниками, кои соблазняют вас святотатственными и лживыми посулами!
С этими словами епископ извлёк из мантии свиток истрёпанного пергамента и потряс им над головой. Народ продолжал безмолвствовать.
— Вот! Вот чем прельщал вас сей плясун и дудочник! — продолжал епископ, распаляясь. — Его хозяин, имя которого и произнести грех, сулит вам рай, меж тем как сам уже одною ногой в аду. Но запомните хорошо: никому не дано пошатнуть Богом данные устои! Серв всегда будет трудиться на полях господина, либертин — платить налоги и подати, а церковь — корчевать языческих идолов. И ничьё дерзкое помышление не возвратит их на христианскую землю!
Тут от городских ворот послышались крики и сабельный звон, епископ смолк и прислушался. Ишпан сделал знак воинам; обнажая мечи и сабли, половина из них побежала к воротам. Шум скоро смолк, сверкнула из туч молния, прогрохотал гром, и вновь стало тихо.
— А посему, — произнёс в тишине епископ, — в назидание заблудшим вашим душам клир и власть именем короля постановили: смутьяна и нераскаявшегося грешника, именем Дьюла, предать...
Он вновь не договорил — донёсся близящийся стук копыт. А за ним вылетел отряд всадников, в мгновение ока окружив середину площади со столбом.