Три жизни
Шрифт:
Сегодня Виктору даже на обед к дому подвернуть не хотелось. По гаражу одни и те же разговоры: Степка Черкасов, сосед Гаевых, купил цветной телевизор «Радуга». Уж кто-кто, а Вера прознала о первом в селе цветном телевизоре и не даст покоя мужу, пока у них в доме не появится если не такой же «ящик», то еще подороже. И чутье не подвело. Порог не переступил, а жена с ходу в карьер:
— Чухаешься на железе и о семье не думаешь.
— А в чем дело-то?
— Как в чем?! Вся деревня знает, а он оглох! Цветной телевизор Черкасовы купили. Давеча сбегала поглядела —
— Завтра же езжай в Шадринск, солому и без тебя довезут. Только дядю своего прихвати: говорят Черкасовы, будто продают цветные одним инвалидам войны. Понял, завтра!
— А этот, этот куда девать? — кивнул Виктор на недавно купленный телевизор с экраном, чуть меньше чем в клубе.
— К ребятам в комнату, пущай его жгут хоть до утра…
Федор Семенович Гаев занемог: выдюжил уборку на весовой по просьбе предколхоза, а тут слег. Не грипп, не сердце и не желудок, но что-то ослабло во всем теле, заныл обрубок правой ноги и новехонький протез он с остервенением закинул под диван. Лежал, разглядывая горницу, и вдруг глянул на численник-календарь.
— Степанида, Стеша! — слабым голосом позвал Федор свою жену и вспомнил: сам же ее послал за дружком-однокашником Николаем Поповым. Тот после шестидесяти лет на весь гараж объявил:
— Все, мужики, завтра меня не ждите. Отробил я свое, на пенсию ухожу.
И то верно. С фронта тоже инвалидом вернулся, а и дня не передохнул. Сперва конюшил, потом поправился, с группы настоял снять и сел за баранку первой же колхозной автомашины. Дай бог каждому столько помесить бездорожье, полежать под машиной и на старье-утиле ездить везде, куда пошлют. Иные нынче здоровущие парни по щебеночно-асфальтовым дорогам увиливают от дальних рейсов.
Федор думал о друге, а численник высек из памяти февральский день, точнее бой за освобождение польской деревни. Фашистов накрыли врасплох и поначалу выбили быстро, однако вскоре они ударили из орудий, а потом появились танки с автоматчиками. И недолгая тишина потонула в огне, громе и лязге.
Артрасчет сержанта Гаева был готов к отражению атаки немцев, и четыре вражеских машины чадили черно-тягучим дымом. Но прорвавшийся слева неприятельский танк внезапным выстрелом из пушки опрокинул ихнее орудие, и… Федор очнулся в медсанбате. Боль в правой ноге он почувствовал близко, и сразу страшная догадка — все, обезножил Гаев, отвоевался…
— Батюшки! — изумленно прошептал Федор Семенович. — Да ведь именно сегодня, сорок лет назад и получил я последнее ранение…
— Ну, где ты, вояка? — загремел Николай Иванович в коридоре. — Праздник, День Советской Армии, а он валяется в постели. Сто боевых граммов полагается ради такого случая!
— Какие там, Коля, сто граммов! — обрадовался Федор. — В нас железа с войны осталось по килограмму, отстограммировались мы с тобой.
— Ну нет, пролежни наживать все одно не дело нам! — не согласился Николай, усаживаясь напротив Федора. — Ты не расслабляйся, в День Победы с кем я покостыляю к обелиску, а? Нас, фронтовиков, днем с огнем искать надо!
— Шут его знает, с чего я ослаб, — приподнялся Федор Семенович. — Стеша, завари-ко нам чай покрепче, самый тот напиток нашему брату.
Скрипнула и хлопнула избяная дверь, и вместо жены в комнату заглянул племянник Виктор. Федор и не помнит, когда же последний раз навещал его сын брата, погибшего под Москвой. Наверное, с того дня, когда вечный член правления колхоза возмущенно высказался против выделения племяннику лучшего покоса вблизи села. И председатель, и секретарь парткома, и еще многие другие пробовали урезонить Гаева. Дескать, передовой тракторист, три ордена заслужил, и жена Вера доярка из лучших.
— Ничего, молодые и здоровые, машину имеют. Найдут время и подальше накосить сена, а этот участок престарелым да «безлошадным» отдать, — не сдался Федор Семенович. И настоял на своем.
В деревне, словно шило в мешке, не утаится никакая мелочь. Само собой, дошло до племянника с его женой выступление дядюшки на заседании правления. С той-то поры и забыл дорогу к Федору племянник Виктор. А ведь крестным отцом называл, советовался всегда и только что не молился на дядю. И вот нате, пожаловал!
— С праздником, лёлько! — поздравил он Федора и стеснительно присел на стул. — Хвораешь, а я по делу срочному.
— По какому? Я ведь, как и вон Николай, пенсионером стал, в правлении не состою больше.
— Да как сказать, — замялся Виктор и покраснел. — Вон Черкасов цветной телевизор купил, и моя не дает покоя. Завтра велит ехать в город за таким же «сундуком».
— Что ж, цветной телевизор — штука добрая. Ежели денег в наличности нету, без сберкассы обойдемся. Взаймы дам хоть пятьсот рублей.
— Не в деньгах дело.
— А в чем?
— Да Черкасов сказывал, продают только инвалидам войны.
— Брехня, поди, Витя?
— Если б брехня, то разве стал бы я тебя тревожить.
Федор откинул одеяло и задумался. Не по душе ему жадность жены племянника, в доме и так целый универмаг, а тут еще цветной телевизор через него, инвалида, потребовался. Отказаться? Нет, нельзя, вовсе рассорятся и бог знает чего наплетут. У сватьи, Вериной матери, язык достанет человека с того света, она и погибшего отца у зятя не пожалеет, и мать его, умершую прямо на ферме, поддернет.
— Ох-хо-хо, — застонал Федор Семенович и на четвереньках полез за протезом, под диван. Племянник не пошевелился, но друга упредил Николай Иванович.
— Слушай, Федя, на хрена тебе хворому трястись за семьдесят верст? Что им приспичило, что ли? Ты, Витька, чего потакаешь Верке? Она, того гляди, скоро самолет потребует или золотую рыбку! — загорячился Попов.
Виктор отвернулся и смотрел в угол, где на тумбочке у дяди стоял самый обыкновенный старенький телевизор, а в простенке за рамкой фотографии трех поколений Гаевых. Конечно, прав Николай Иванович, конечно, бессовестно срывать с постели дядю-инвалида, но… Вера, Вера-то что скажет?